Исторические источники свидетельствуют о древности Больших Вязем. Впервые это село упоминается в документах посольского приказа 1530-х гг. как «остатошный ям на Вяземе», т.е. конная станция — место последней остановки иностранных послов на пути к Москве по Большой Смоленской дороге.
Примерно с 1585 г. Большие Вяземы принадлежали Борису Годунову, развернувшему здесь энергичное строительство. Основным памятником этого периода является Спасо-Преображенская (ранее Троицкая) церковь с уникальной звонницей. Ее прообразом был Архангельский собор Московского Кремля.
Рвущийся к власти временщик стремился прибрать к рукам богатое и известное село на «тракте в Европу». Историк С.М. Соловьев рассказывает об одном из польских посольств в Москву. Борис Годунов, «не упускавший случая выставить себя с выгодной стороны, заискать расположение иностранцев», приказал встретить послов с почетом в Больших Вяземах. В послании он советовал им остановиться в своей резиденции, так как «тут деревни в стороне от дороги и дворцы худы». Правитель не преминул подчеркнуть, что «делает он это, желая между великими государями любовь братскую видеть, а вам, великим послам, почет оказывая».
Борис Годунов любил Большие Вяземы. Плоды его энергичной деятельности оставили заметный след в истории усадьбы. В Больших Вяземах у Бориса Годунова был окопанный рвом деревянный дворец — замок, как он именуется в записках некоторых иностранцев. Правда, просуществовал он недолго, упоминания о нем теряются к началу 1620-х гг. Можно предположить, что Большие Вяземы при Борисе Годунове представляли собой обнесенный острогом людный городок, выросший вокруг этого дворца с многочисленными службами, торговой площадью (торжком), постоялым двором (станом) на большой дороге и т.д. Все постройки на высоком берегу Вяземки как бы стягивались к Троицкой церкви с ее уже в те годы знаменитой звонницей.
По преданию, вяземская церковь была построена в один год с колокольней Ивана Великого. Она символизировала бурное возвышение Годуновых. Известный историк русской архитектуры М.А. Ильин подробно описывает Троицкую церковь в Больших Вяземах: «Этот храм… принадлежит к числу выдающихся произведений древнерусского искусства. Пятиглавый, с двумя приделами по бокам и четырьмя внутренними столбами, он поставлен на высокий арочный подклет и окружен… гульбищем, к которому с запада ведет торжественная лестница. По стройности, гармоничности и торжественности форм и изысканности убранства этому памятнику найдется мало равных. Здесь большую роль играет обработка его стен, выполненная в духе архитектурного убранства Архангельского собора Московского Кремля. Обращает на себя внимание тонкая профилировка карнизов, архивольтов, закомар-кокошников и прочих архитектурных деталей. Следует также подчеркнуть любовь не известного нам мастера к полукруглым завершениям, начиная от пирамид кокошников и кончая обработкой барабанов. Тема полукружия становится здесь своеобразным лейтмотивом. Внутри храм расписан одновременными ему фресками.
Рядом с храмом с северной стороны стоит не менее известная. трехпролетная звонница, также поставленная на террасу-подклет. Верх ее заканчивается трехгранными кокошниками… Наличие звонницы при храме свидетельствует, что. шатровые колокольни, столь частые в архитектуре XVII в., в это время еще не получили распространение».
Большие Вяземы
Не обошел своим вниманием Лжедмитрий I. В записках Мартина Бера рассказывается об одном любопытном эпизоде, напоминающем «потешные баталии» юного Петра Великого. Он произошел в феврале 1606 г. на Масленицу: «В тридцати верстах от Москвы есть обитель Вяземская. Царь велел обнести ее ледяной крепостью и прибыл туда с немецкой гвардией, двумя отрядами польской конницы, также со всеми боярами, в намерении показать им искусство осаждать крепости. Конницу расположил он в недалеком расстоянии от монастыря; князьям и боярам поручил защищать крепость, назначив одного из них воеводою, а сам, предводительствуя немцами, пошел на приступ; воинам вместо оружия дали снежные комки. В первый день потеха была чудесная — только немцы переранили многих бояр, бросая в них вместе со снегом каменья. Знали чем взять! Царь первый ворвался в крепость; за ним вся гвардия. Торжествуя победу, он говорил коменданту ледяной крепости: „Дай Боже взять со временем таким же образом и Азов”. Потом велел готовиться к новой потехе; между тем подали пива, меду, и все пили за общее здоровье. В это время подошел к царю один боярин и просил его оставить такие забавы. „Бояре, — говорил он, — весьма сердиты на немцев, которые осмелились бросать в них каменьями; не забудь, что между князьями и боярами много тебе зложелателей; каждый из них имеет по длинному острому ножу, а у тебя с немцами одни снежные комки. Не вышло бы худой шутки”. Царь одумался, прекратил потехи и возвратился в Москву». По поводу вяземского происшествия в «Истории государства Российского», которая в свое время была настольной книгой для изучения отечественной истории, Н.М. Карамзин писал, что Лжедмитрий действовал ветрено и безрассудно — «то желал снискать любовь россиян, то умышленно оскорблял их».
На несколько дней по пути в Москву в Больших Вяземах останавливалась Марина Мнишек со свитой, направлявшаяся к своему жениху. Свидетельством пребывания здесь разгулявшихся гостей остались многочисленные польские и латинские надписи на стенах Троицкой церкви. Их можно видеть и сейчас. Такого обилия письменных свидетельств бесчинств ландскнехтов нет больше ни-
Москве подступали войска очередного претендента на русский престол — польского королевича Владислава. Посланные московскими воеводами «по Можайской дороге где. Стены храма донесли до нас безвестные фамилии неких Мухлевского, Маркевича, Круковского, Вогульского. Среди расписавшихся есть даже предок Г.А. Потемкина, который, по-видимому, перешел на польскую службу. Правда, многих католических бродяг одолевали сомнения в благополучном исходе авантюры. Они преклоняли колени и перед образами православных святых выводили по-латыни: «Hic aderat…» («Здесь молился…»).
В Смутное время Большие Вяземы не раз становились ареной боевых действий. Усадьба потеряла представительское значение царской резиденции. Ее окончательное разорение датируется 1618 г., когда к
до Вяземы» лазутчики доносили 12 сентября, что «едучи дорогою встретили мужика, который сказывал им, что. на Вяземе острог сожжен и стоят 22 избы, а иные сожжены до половины». Через три дня в Москву приехали монахи Кириллова монастыря и подтвердили, что «на Вяземе стоят литовские люди — конный и пеший многие, острогу нет». Только Троицкая церковь продолжала возвышаться среди пепелища.
Впоследствии уже никто не считал Большие Вяземы порогом Москвы. Село было приписано к царскому дворцу и оставалось «государевым» на протяжении всего XVII в. Постепенно началось его возрождение.
Фрагменты фресок Спасо-Преображенской церкви
К 1670 г. в Больших Вяземах насчитывалось уже более 80 дворов. Почти половина взрослых мужиков были ямщиками. В документах того времени Большие Вяземы упоминают почти исключительно лишь в связи с многочисленными царскими охотами. Наконец в 1694 г. Большие Вяземы были пожалованы Петром I своему воспитателю («дядьке») князю Борису Александровичу Голицыну за «спасение во время стрелецкого бунта».
Воспитатель царевича (с 1682 по 1689 г.), умный и образованный человек, Б.А. Голицын понимал, что России в недалеком будущем предстоят длительные и кровопролитный войны за свое утверждение в ряду европейских стран. Он поста вил целью вырастить царя-полководца и поэтому особое внимание уделил формированию характера своего питомца и обучению его военному делу. Он всячески поощрял «потешные баталии», для которых привлек молодых иностранцев из Немецкой слободы.
«Дядька» был рядом с Петром в критические дни августа 1689 г. В ночь на 5 августа в Преображенском началась тревога. Пронесся слух, что сюда идут более 600 стрельцов, приверженцев царевны Софьи. Б.А. Голицын разбудил Петра и посоветовал ему укрыться в Троице-Сергиевом монастыре, откуда он мог бы безопасно руководить действиями своих сторонников. Расчет оказался правильным. Мятежников было незначительное число. Почти все остальные стрелецкие полки вслед за Петром направились к монастырю и объявили о своей верности. Стрелецкий полковник Патрик Гордон (шотландец по национальности), умный и беспристрастный свидетель, писал в своем дневнике, что именно Б.А. Голицыну принадлежит «честь и слава» победы Петра.
Став владельцем Больших Вязем, воспитатель царя не уделял вотчине особого внимания. Его прежде всего интересовали другие пожалованные ему имения — Дубровицы и Марфино. Однако он построил здесь каменные палаты; уже во второй половине XVIII в. эти палаты переделаны в скотный двор, который оставался таким все время существования усадьбы. Б.А. Голицын также переосвятил церковь, ставшую отныне Спасо-Преображенской.
Петр I дважды посещал Большие Вяземы — в 1701 и 1705 гг. В начале XX в. в усадьбе еще была жива старая ель, которую называли «деревом Петр а».
Шло время. Боярские вотчины постепенно превращались в «пристанища уединения». Изменившиеся вкусы владельцев придавали им новый облик. Строителем ныне существующей усадьбы был правнук Б.А. Голицына, отставной бригадир Николай Михайлович Голицын, получивший ее в 1766 г. после раздела семейного имущества. На фасаде главного дома дата: «Мая 1-го дня 1784». Его строгая архитектура уже несколько архаична для конца XVIII века и кажется скорее принадлежащей петровским дням: плоский фасад, без колонн, с четкой симметрией, лишенный каких-либо украшений. Это так называемый «пилястровый» стиль; свое название он получил от расставленных по фасаду и словно выходящих из него четырехгранных столбов — пилястр.
Расцвет усадьбы Большие Вяземы
Приходится на первую половину XIX в. В 1803 г. ее владельцем стал Борис Владимирович Голицын сын князя Владимира Борисовича и Наталии Петровны, урожденной Чернышевой, которая считалась прообразом героини пушкинской повести. Неудивительно, что местная легенда переименовала Большие Вяземы в «дом Пиковой дамы», хотя сама она здесь если и бывала, то крайне редко.
Дедом Натальи Петровны, знаменитой «фрейлины при пяти императорах», был денщик Петра I. Царь женил своего любимца на красавице Евдокии Ржевской. Невеста была бесприданницей, но Петр I пожаловал ей на свадьбу 4 тысячи рублей. Это, с одной стороны, послужило основой будущего богатства Чернышевых, с другой — стало причиной многочисленных дворцовых сплетен. Поговаривали, что княгиня Наталия Петровна — прямая внучка императора.
Современные генеалогические розыски раскрывают интересный факт: поэт и его героиня состояли в дальнем родстве. Наталия Петровна Голицына была четвероюродной сестрой бабушки Пушкина Марии Алексеевны Ганнибал.
Наталия Петровна Чернышева в 1766 г. вышла замуж за легкомысленного шармера и богача князя Владимира Борисовича Голицына. Она стала героиней многочисленных легенд еще при жизни. Воспользовался ли Пушкин одной из них или сам придумал сюжет своей повести — вопрос спорный. По словам П.В. Нащокина, это семейное предание рассказал поэту ее сын, московский генерал-губернатор Д.В. Голицын.
Княгиня Н.П. Голицына была колоритной личностью. Молодость она провела в Париже. При версальском дворе, благодаря пушку над губами, ее прозвали princesse Mustache (княгиня «Усы». — В.Н.). Жизнелюбивая русская красавица, близкая подруга королевы Марии-Антуанетты, принимала участие во всех беззаботных увеселениях того времени, оказавшихся пляской над бездной. Но сладостное европейское житье было прервано революцией. Пришлось поспешно проститься с берегами Сены. Этого требовала и Екатерина II. Узнав о вступлении в Якобинский клуб сына барона А.С. Строганова и его гувернера Ж. Ромма, в августе 1790 г. императрица повелела русскому послу во Франции И.М. Симолину объявить всем россиянам о «скорейшем возвращении в Отечество».
В Петербурге княгиня Н.П. Голицына, властная и независимая, пользовалась совершенно исключительным влиянием, хотя, на первый взгляд, не принимала участия в дворцовых интригах, никуда не выезжала и все вечера проводила за вистом. Она окружила себя французскими эмигрантами. Ее особняк превратился в петербургский уголок Сен-Жерменского предместья. Екатерина II, а затем Павел I и Александр I взирали на это с благоволением. Сановная матрона стала как бы хранительницей аристократических традиций. Императорская фамилия почитала за долг нанести ей поздравительный визит в день рождения. Она умерла в один год с великим поэтом, не дожив лишь четырех лет до своего столетия.
Борис Владимирович Голицын, по отзывам современников, был замечательным красавцем. Справедливость такого мнения подтверждают портреты. Но этим его достоинства не ограничиваются; этот просвещенный человек стремился превратить Большие Вяземы в «обитель поэзии и философии». Его имя — в числе учредителей «Беседы любителей русского слова». Сам он великолепно владел пером, но писал исключительно по-французски.
В Москве в своем доме на Старой Басманной Б.В. Голицын организовал первые в России общедоступные лекции по литературе, которые читал молодой профессор Московского университета А.Ф. Мерзляков. Во время пребывания в первопрестольной столице Ж. де Сталь он дал в честь изгнанной Наполеоном писательницы обед, описанный Пушкиным в неоконченном романе «Рославлев».
Парадоксально, но воодушевленный высокими чувствами, полный патриотической энергии, Б.В. Голицын плохо понимал по-русски. К.Н. Батюшков едко вспоминает его выражение «писать на прозах». Только накануне 1812 г. Б.В. Голицын серьезно занялся русским языком. Он приводил пример Катона, который также в зрелом возрасте засел за греческую азобсуждается, что «князь Голицын русского учителя взял, по-русски учится». Гости объясняют это тем, что «становится опасным говорить по-французски на улицах».
При первом громе «грозы двенадцатого года» Б.В. Голицын вступает в армию и участвует во всех главнейших сражениях. Он был тяжело ранен при Бородине и умер от ран в Вильно в январе 1813 г. Владелец Больших Вязем доказал, что он «на деле русский».
Большие Вяземы находились на пути следования русской и французской армий к Москве после Бородинского сражения. Смертельно раненный Багратион был привезен в усадьбу 29 августа. В полдень этого дня сюда прибыл штаб М.И. Кутузова, проведшего в Больших Вяземах почти двое суток. Отсюда полководец отправил генерала Л.Л. Беннигсена разведать выгодную позицию для нового сражения. Однако ее не нашлось. Есть весомые основания полагать, что мысль оставить Москву возникла у Кутузова в Больших Вяземах. Это твердое решение он собирался объявить на военном совете в Филях.
Не лишне отметить, что именно во время пребывания Кутузова в Больших Вяземах Александр I подписал рескрипт о производстве его в чин генерал-фельдмаршала за сражение при Бородине.
Кутузов уехал из Больших Вязем днем 31 августа, а уже на следующий день здесь был Наполеон. По преданию, оба полководца спали на одном и том же диване. В свите Наполеона царило победное настроение. Некий французский штабной офицер писал в Париж из Больших Вязем: «Мы провели в хорошем салоне в хорошей компании вечер около камина и, если бы кто видел другие вещи, помимо эполет и сабель, он мог бы подумать, что он в парижском салоне». Но император спешил в Москву. Рано утром следующего дня он со своим штабом покинул усадьбу.
На протяжении сентября и октября Большие Вяземы находились в зоне активных боевых действий. Голицынская усадьба, помимо французов, видела баварцев, вестфальцев, даже испанцев. Сюда наезжали: маршал Бертье, пасынок императора Евгений Богарне и менее известные генералы: Деннье, Орнано, Сен-Сульпис. В округе действовали партизанские отряды Дорохова, Фигнера и Сеславина. Местные крестьяне не оставались в стороне. Они активно помогали партизанам.
К чести перечисленных французских генералов следует отнести то, взятии Праги (предместья Варшавы) в 1794 г. Юного воина отметил сам А.В. Суворов. Д.В. Голицын участвовал во всех крупных кампаниях русской армии того периода. В войне что усадьба практически не пострадала. Ни коллекции, ни библиотека не были разграблены. Но этого нельзя сказать про Спасо-Преображенскую церковь. В ней квартировали интервенты. Правда, священник Иоанн Куняев постарался спрятать основные церковные ценности. Но оставшиеся священные предметы были повреждены и осквернены.
В память об Отечественной войне 1812 г. недалеко от моста через Вяземку соорудили часовню. Она простояла до 1937 г.
Большие Вяземы унаследовал младший брат владельца Дмитрий Владимирович Голицын (1771 — 1844) — один из героев 1812 г. и с 1820 г. — генерал-губернатор Москвы. Он с молодых лет «вложил ногу в стремя». Впервые он отличился при
1805—1808 гг. (уже в чине генераллейтенанта) Д.В. Голицын командовал крупными соединениями и получил известность как энергичный и предусмотрительный военачальник, опасности не боящийся, но и не желающий без нужды рисковать жизнью солдат. Он заслуженно приобрел репутацию лучшего кавалерийского генерала русской армии. Накануне Бородинского сражения Д.В. Голицыну было поручено командование наиболее боеспособной частью русской конницы обеих армий: двумя кирасирскими дивизиями, объединенными в отдельный кирасирский корпус. Стойкость кирасир, распорядительность и хладнокровное мужество командира сыграли выдающуюся роль в благоприятном для русских исходе «битвы под Москвой».
За время своего более двадцатилетнего управления первопрестольной столицей Д.В. Голицын снискал искреннюю признательность москвичей. По словам одного мемуариста, «он первый обратил внимание на плохое освещение улиц, на пожар черновой рукописи 2-й главы «Евгения Онегина» Пушкин набросал силуэт Спасо-Преображенской церкви. Около нее находится могила его младшего брата Николеньки, умерную команду, на недостаток воды и придумал устройство фонтанов, тогда как прежде возили воду из Москвыреки или посылали на край города»6. Другой мемуарист М.А. Дмитриев (племянник поэта) отзывается о Д.В. Голицыне как о последнем просвещенном вельможе александровского времени, который «любил таланты, уважал литературу и не думал, чтобы стихотворцы были ни к чему дельному не способны». Великий актер М.С. Щепкин (1788—1863) с благодарностью отметил, что высокий сановник первым стал принимать членов театрального цеха «не как актеров, а как людей».
В детстве Пушкин проводил лето в примыкавшем к Большим Вяземам селе Захарове. Соседство с пышной голицынской усадьбой, где все было полно историческими воспоминаниями, не могло не произвести на мальчика сильного впечатления. Позже в Михайловском на листешего во младенчестве. Это была первая смерть, первое глубокое потрясение, которое ему пришлось пережить.
В начале августа 1849 г. на несколько дней в Большие Вяземы приезжал Н.В. Гоголь. Он был гостем С.П. Шевырева, который здесь проводил с семьей лето. Профессор Московского университета, крупный ученый-словесник, Шевырев оказал неоценимую услугу русской культуре тем, что создал первую систематическую историю древнерусской литературы. Шевырев был женат на внебрачной дочери Б.В. Голицына, воспитывавшейся в семье его брата как родная; поэтому он фактически стал членом семьи московского генерал-губернатора.
Это был тяжелый период в жизни Гоголя, когда он пытался выступить в роли религиозного философа. Но его «новое направление» мало у кого встречало сочувствие. Шевырев стал одним из самых близких друзей писателя. Благодаря ему сохранились главы второго тома «Мертвых душ», ибо после смерти Гоголя он стал распорядителем и первым издателем художественного наследия великого писателя.
К сожалению, воспоминаний о Гоголе Шевырев не оставил; поэтому известен только сам факт его пребывания в Больших Вяземах. Но литератор Н.В. Берг пишет о жизни Гоголя на другой даче Шевырева (село Троицкое по Рязанской дороге) в те же годы: писатель поселился в уединенном флигеле, окруженном старыми соснами. «Людям, как водится, было запрещено ходить к нему без зову и вообще не вертеться без толку около флигеля. Анахорет продолжал писать второй том „Мертвых душ”, вытягивая из себя фразу за фразой. Шевырев ходил к нему, и они вместе читали и перечитывали написанное. Это делалось с такою таинственностью, что можно было думать, что во флигеле под сенью старых сосен сходятся заговорщики и варят всякие зелья революции… К завтраку Гоголь являлся не всегда, а если и являлся, то сидел, почти не дотрагиваясь ни до одного блюда, был постоянно скучен и вял в движениях, но нисколько не худ на лицо. Говорил немного и тоже как-то вяло и неохотно. Взор потерял прежний огонь и быстроту. Словом, это уже были развалины Гоголя, а не Гоголь». Наверняка в Больших Вяземах наблюдалась похожая картина. Гоголь ощущал себя усталым человеком, у которого все в прошлом.
Последний владелец Больших Вязем — внук генерал-губернатора Дмитрий Борисович Голицын, генерал-адъютант свиты императора. Он был в приятельских отношениях с Александром III, не ссорился с Николаем II и вплоть до падения монархии занимал должность начальника Императорской охоты — обер-егермейстер. Добродушный, сторонящийся интриг, он пользовался при дворе специфическим уважением, скрывавшим незлобивую насмешку; за глаза его просто называли «дядя Димка». Но он был гораздо умнее многочисленных искателей придворной фортуны. Достаточно следующего факта. После убийства великого князя Сергея Александровича царь предложил Д.Б. Голицыну занять пост московского генерал-губернатора, надеясь, что он продолжит славные дела своего деда. Но Д.Б. Голицын решительно отказался, мотивируя тем, что он «полный профан в администрации» и его действия могут принести только вред.
После революции в Больших Вяземах были различные учреждения: дом отдыха старых большевиков, парашютная школа, танковое училище, госпиталь. Всего не перечислить. Последним усадьбу занимала музыкальная школа. Но времена изменились. В 1986 г. был создан Государственный историко-литературный музей-заповедник А.С. Пушкина, куда вошли Захарово и Большие Вяземы.
