Кончанско-Суворовская усадьба

Облик новгородских земель былинный. Череда покрытых лесом возвышенностей. Всюду между ними бесчисленные озера — одно живописнее другого. По берегам озер валуны — массивные осколки доисторической эпохи.

Cтолбовский мир 1617 г. завершил Смутное время. Россия уступила Швеции берега Финского залива, крепость Орешек и Карелию. Православные карелы совсем не стремились переходить в лютеранство. Толпы переселенцев заполонили пограничные русские земли. Они здесь осели и образовали ряд деревень. Одним из них было Кончанское. Со временем пришельцы смешались с местным населением и обрусели. Ныне память о карелах хранит только топонимика, оставившая в неприкосновенности карельские названия озер и деревень.

При Елизавете Петровне Кончанское принадлежало дворцовому ведомству. Петр III, выполняя волю покойной императрицы, пожаловал это село обер-гофмейстерине А.К. Воронцовой (урожденной Скавронской, дочери старшего брата Екатерины I) в «вечное владение». Она сразу же продала его графу И.И. Шувалову, который, в свою очередь, поспешил перепродать Кончанское отставному генерал-аншефу сенатору В.И. Суворову (1705—1776). Все это произошло на протяжении одного года. Отец великого полководца купил одновременно ряд сел поблизости, став крупным новгородским землевладельцем. Документы констатируют, что всего приобретено 26 тысяч десятин земли за 23 тысячи рублей ассигнациями.

В 1766 г. был поставлен двухэтажный деревянный дом, имевший десять комнат. Службы включали кухню, каретный сарай, баню, конюшню, погреб. Хозяйство процветало; но конец благополучию положила смерть владельца 15 июля 1774 г. Наследнику же, проводившему жизнь в походах, было не до своих новгородских владений. Человек долга, А.В. Суворов следующими словами сформулировал собственное credo в письме правителю канцелярии Г.А. Потемкина П.И. Турчанинову от 9 ноября 1781 г.: «Оставить службу рад, удалюсь мирских сует — говорю по чувствам: но, как одушевленный — оставить службу грех!» Занятый сверх меры, он обратился с просьбой надзирать за своими вотчинами к помещику А.М. Балку, усадьба которого Волоки находилась в 25 верстах от Кончанского. Балк согласился, но делал дело спустя рукава. Некогда богатое село пришло в упадок; крестьяне едва сводили концы с концами и разве что не ходили по миру. Самодурство Балка едва не вызвало бунт. Он сам жаловался А.В. Суворову, что мужики открыто грозились его застрелить.

Долгое время А.В. Суворов управлял своими новгородскими владениями исключительно письмами. Он писал и Балку, и непосредственно крестьянам. Их он всячески удерживал от тяжб с соседями и даже грозился по приезде кое-кого «наказать телесно». Но слухи о крестьянском разорении беспокоили Суворова, хотя и казались ему странными. Впервые он приехал в Кончанское в сочельник 24 декабря 1784 г. Быстрым взглядом оценив достоинства усадьбы, он сообщает своему родственнику И.П. Суворову: «Здесь очень много дворян и дичины, и особливо летом должно быть несказанно веселее всех моих деревень. Только по милости правительства (управления. — В.Н.) дом обветшал и не очень хорош, а сад опустошен. По озерам хотя и не катался, но невод купил в 50 р. для рыбы. Заячьи тенета ныне заведут. Припасов разных очень довольно». Не боящийся холодов Суворов неутомимо разъезжал по своим владениям, стремясь навести порядок. Бурмистров и старост он буквально загонял. Но времени, чтобы разрешить все проблемы, у него не было. Главным стало то, что для своих крепостных

Ярем он барщины старинной

…раб судьбу благословил.

В первый приезд Суворов пробыл в Кончанском полтора месяца. Надо отметить, что среди его владений это село было самым значительным. Вместе с соседними деревнями здесь насчитывалось 1482 души. Перед отъездом Суворов дал распоряжение насадить весной или осенью фруктовый сад, в доме исправить печи и привести в порядок потолки, дабы «известка с оных более. в глаза впредь не сыпалась». Судебные дела он поручил богатому и толковому крестьянину Мирону Антонову (одному из тех, кого он ранее грозился «наказать телесно»). Некоторые из тяжб Мирон Антонов выиграл, но все-таки Суворову пришлось уплатить большую сумму, 3000 рублей, соседнему помещику Толбухину за самовольный захват кончанскими крестьянами его земель.

Следующий приезд Суворова в Кончанское весной 1786 г. был еще кратковременнее. Но человек неукротимой энергии, он не мог сидеть без дела. Именно тогда он приказал начать постройку в усадьбе деревянной церкви Александра Невского (освящена через три года — в 1789 г.). Великий полководец был глубоко верующим человеком и считал своим нравственным долгом сооружение в собственном селе храма. Другой его «потребностью души» была музыка, и поэтому он составил из дворовых крепостной оркестр. Капельмейстером назначен заведующий усадебной канцелярией Василий Дорофеев. Такой оркестр существовал и в его московском доме. Сам Суворов после утреннего чая садился на диван и целый час распевал по нотам какой-нибудь концерт Бортнянского. Это — одно из его любимых занятий. Он пел басом. Надо сказать, что в Кончанском музыканты отнюдь не освобождались от земледельческого труда: днем они работали в поле.

Взаимоотношения Суворова с крестьянами были добрыми. Чрезвычайно способный к языкам, он быстро стал говорить с карелами на их исконном наречии; они свято хранили свою речь, несмотря на то, что со времени переселения в Россию прошло уже около двухсот лет. Конечно, карелы оценили чуткость Суворова по отношению к их национальным чувствам.

Свои взгляды на ведение сельского хозяйства Суворов не скрывал и всячески претворял в жизнь. Он был убежден, что зажиточные крестьяне просто обязаны поддерживать бедняков, обеспечивая их работой; особого внимания требуют многодетные бедняки. Надо отметить, что Суворов скупал окрестные земли не столько ради собственной прихоти, сколько по просьбе крестьян, чтобы не было чересполосицы их угодий.

Только через одиннадцать лет Суворов вновь оказался в Кончанском. Это были драматические дни его жизни. После смерти Екатерины II, взойдя на престол, Павел I быстро принялся искоренять порядки, царившие при его нелюбимой матери. Близкие к покойной императрице деятели один за другим подвергались опале. В их числе и Суворов. Обычно царскую немилость объясняют резкими словами полководца по поводу «опрусачивания» русской армии. Павел I, идя по стопам своего отца Петра III, ввел новый воинский устав, бывший плохим переводом воинского устава Фридриха II Великого. Солдаты облачались в новую форму по немецкому образцу: узкие мундиры, обтяжные гамаши на пуговицах, парики с напудренными косичками. Суворов был остер на язык. Из уст в уста переходили его слова: «Пудра не порох, букли не пушка, коса не тесак, а я не немец, а истый русак». Он не уставал повторять и то, что «русские прусских всегда бивали». Но все-таки это Павел I стерпел бы. Гнев царя питался тем, что Суворов был в числе немногих, кто поставил свою подпись под тайным указом о передаче престола его сыну Александру. Подобного император простить не мог. Да и в его близком окружении упорно говорили, что Суворов готовит на юге бунт. Придворная камарилья воспользовалась его очередными неосторожными словами. Уже 6 февраля 1797 г. был обнародован царский указ: «Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь Его Императорскому Величеству, что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отстраняется от службы». Суворову предписано отправляться в пожалованное ему Екатериной II имение Кобринский Ключ под Брестом. Но Суворов не считал свою жизнь законченной. Прощаясь с любимым Фанагорийским полком, он пророчески сказал своим чудо-богатырям: «Мы скоро увидимся».

Обжиться в Кобринском Ключе Суворову не пришлось. Накануне отъезда в Москву на коронацию Павел I приказал некоему Николеву: «Ехать вам, господину коллежскому асессору Николеву, в Кобрин или другое местопребывание фельдмаршала Суворова и оттуда привесть его в боровичские его деревни, где и препоручить господину Вындомскому. В случае же надобности требовать помощи от всякого начальства».

Николев прискакал в Кобрин 22 апреля; утром следующего дня он отправился с опальным фельдмаршалом в Кончанское, куда они прибыли 5 мая. Боровичскому городничему Вандомскому было указано иметь за Суворовым строгий надзор и особенно следить, чтобы он никуда не отлучался.

Главный дом в Кончанском

Десять лет стоял без хозяина; он вновь обветшал: крыша протекала, печи требовали ремонта. Сначала Суворов думал перебраться в другое имение поблизости — Каменку, но выяснилось, что ситуация там еще хуже. К тому же Павел I подтвердил свой жесткий приказ Суворову пребывать в Кончанском безвыездно. Впрочем, фельдмаршал и не стремился особенно разъезжать. Правда, в июле он отправился за 45 верст в село Ровное к своей родственнице Ольге Александровне Жеребцовой, родной сестре братьев Зубовых, у которой собирался пожить (высочайшее разрешение имелось). (Эта женщина через несколько лет станет вдохновительницей заговора, приведшего к убийству Павла I.) Хотя атмосфера Петербурга еще не накалилась, император имел все основания с подозрением смотреть на подобные связи Суворова. Вскоре, когда опальный фельдмаршал нанес визит ближней помещице Лупандиной, у которой только пообедал, из столицы последовал сердитый окрик: «Разъезды по гостям графу Суворову прекратить»6. Вандомскому было сделано внушение.

Ни Вандомский, ни соседние помещики вовсе не стремились стать надзирателями Суворова. По той или иной причине они отказывались исполнять волю монарха. Вандомский ссылался на нездоровье, прочие — либо на дальность расстояния, либо на семейные обстоятельства. Действительно, надзор за Суворовым был делом хлопотным. В Кончанское всеми правдами и неправдами пытались проехать боевые соратники фельдмаршала, подчас даже переодеваясь простолюдинами. Следовало пресекать не только такие нежелательные визиты, но и просматривать переписку Суворова. В августе 1787 г. Вандомскому даже пришлось арестовать и отправить под конвоем в Петербург отставного ротмистра Павловского, намеревавшегося посетить Кончанское. Однако запретить приезд к отцу детей — сына Аркадия и дочери Наталии — власти не решились. Они провели здесь три месяца (с июля по сентябрь). Надо сказать, что с женой Суворов давно разошелся, и никакой связи между ними не существовало.

И вновь появляется Николев. Лучшего исполнителя своей воли Павлу I найти не удалось. Судя по всему, это был служака «без страха и упрека», готовый бездумно исполнять любые требования начальства. В сентябре Николев выехал из Москвы в Кончанское, где собирался поселиться «для удобневшего присмотра». Правда, он сказал Суворову, что останавливается только на время проездом. Но умудренного громадным жизненным опытом старого полководца обмануть было невозможно. В тот же день 20 сентября он отправил взволнованное письмо Павлу I. Поздравив императора с «высокоторжественным днем рождения», он буквально взывает: «Сего числа приехал ко мне коллежский советник Николев. Великий монарх, сжальтесь, умилосердитесь над бедным стариком, простите, ежели в чем согрешил»7. Эти строки без душевного волнения читать невозможно.

Первое донесение Николев отправил в Петербург уже 22 сентября. Он подробно описывает день Суворова: «Графа нашел в возможном по летам его здоровье. Ежедневные его упражнения суть следующие: встает до света часа за два: напившись чаю, обмывается холодною водою, по рассвете ходит в церковь к заутрене и, не выходя, слушает обедню, сам поет и читает; опять обмывается, обедает в 7 часов, ложится спать, обмывается, служит вечерню, умывается три раза и ложится спать. Скоромного не ест, но весь день бывает один и по большей части без рубашки, разговаривая с людьми. Одежда его в будни — канифасный камзольчик, одна нога в сапоге, другая в туфле. В высокоторжественные дни — фельдмаршальский без шитья мундир и ордена; в воскресные и праздничные дни — военная егерская куртка и каска… По свидании со мною встретил меня печальным видом, спрашивая, откуда я приехал. Я сказал, что проездом в Тихвин заехал, на что он мне сказал: „Я слышал, что ты пожалован чином, правда, и служба твоя большая, все служил, выслужил.” Улыбаясь, повторил: „Продолжай этак поступать, еще наградят”. Я в ответ ему сказал, что исполнять волю монаршую — первейший долг всякого верноподданного, он на сие мне отвечал: „Я бы сего не сделал, а сказался бы больным”.

Суворов носил разную обувь потому, что некогда денщик, штопая ему чулок, забыл вынуть иглу. Она сломалась, вонзилась в подошву и всю жизнь причиняла Суворову сильную боль. Главный дом усадьбы еще не был отремонтирован, и ссыльный жил в простой избе. Он также развернул в усадьбе большое строительство; для разных служб были поставлены в одну линию восемь флигелей и амбар. По преданию, Суворов открыл школу и сам преподавал крестьянским детям. В селе он всячески искоренял пьянство и воровство, не останавливаясь и перед телесными наказаниями, ибо «иначе нельзя». Цели он достиг; кончанские мужики всегда отличались трезвостью и именно поэтому были зажиточными.

Вскоре между Суворовым и Николевым разгорелась тайная война. Соглядатай доносил в Петербург, что его поднадзорный всегда окружен свитой дворовых, «из их самые ближайшие камердинер и два солдата отставных, люди непокорливые и нетрезвые» (но ведь Суворов пьяниц около себя не потерпел бы!). Особенно его беспокоило то, что фельдмаршал разговаривает с крестьянами покарельски, а он этого языка не понимает, и о чем идет речь, догадаться не в состоянии. Кроме того, он в Кончанском находится в полном одиночестве за неимением собственной «команды». Последнее было поправимо, и вскоре из Боровичей к Николеву откомандировали двух солдат, «в исправности и расторопности испытанных». Николев осмелел и уже не думал скрывать своей миссии. Инструкция приписывала ему соблюдать в отношении Суворова осторожность и вообще быть как можно более учтивым. Переписку полководца надлежало проверять на почте; Николев же сам вручал ему корреспонденцию и потребовал, чтобы Суворов только в его руки отдавал письма для отправки. Оскорбленный фельдмаршал демонстративно стал оставлять письма незапечатанными. Вместо того чтобы вежливо отговаривать Суворова от поездок, Николев просто-напросто распорядился не давать ему без своего разрешения лошадей.

Положение Суворова усугубилось еще и тем, что правительство дало ход многочисленным претензиям польских помещиков за имущественный ущерб, понесенный ими во время военных действий. Ранее на эти жалобы никто не обращал внимания. Теперь же Суворов оказался ответчиком за любой сгоревший амбар, и возместить его стоимость фельдмаршалу надлежало из собственного кармана. «Я не зажигатель и не разбойник»9, — в отчаянии писал он В.А. Зубову в сентябре 1797 г. Сумма подобных компенсаций превышала 100 тысяч рублей. Суворов оказался на грани разорения. В отчаянии он подал в январе 1798 г. прошение на высочайшее имя о разрешении удалиться в Нилову новгородскую пустынь. Оно осталось без ответа.

Однако внешнеполитическая обстановка вынудила Павла I сменить гнев на милость. Монархическая Европа вела постоянную, прерываемую только кратковременными перемириями, воину против революционной Франции. Ярко заблистала звезда генерала Бонапарта. Противопоставить ему можно было только Суворова. Скорый на решения Павел I призвал великого полководца в Петербург. В феврале 1798 г. в Кончанское приехал подполковник Андрей Горчаков (племянник Суворова) с предписанием сопроводить фельдмаршала в столицу. Император велел передать ему на словах, что старого он не помнит, но надеется, что впредь Суворов не подаст повода для наималейшего недоразумения.

Суворов с неохотой, но все же отправился в Петербург. Он пробыл в северной столице недолго, но дал полную волю своему причудливому и своенравному характеру. Безоговорочное примирение с Павлом I отнюдь не входило в его планы. Суворов по-прежнему не принимал «прусских порядков» в армии. Приглашенный на вахтпарад, он все время недовольно вполголоса ворчал. Император послал спросить его — в чем дело? Суворов ответил: «Читаю молитву… да будет воля Твоя!» Вскоре он собрался уезжать, попросив передать императору, что у него «брюхо болит». Садясь в карету, Суворов нарочно уронил офицерскую шляпу и, по-стариковски кряхтя, пролез в дверь, цепляясь за нее шпагой, висящей сзади на немецкий манер. Этим он как бы наглядно продемонстрировал, что чужая форма русскому солдату не подходит. Вскоре он попросил разрешение вернуться в Кончанское.

В Кончанском Николева уже не было. Надзор за Суворовым сняли. Он получил возможность свободно разъезжать по окрестностям и принимать гостей. Но старый фельдмаршал предпочитал размышления в одиночестве; он как бы копил силы

перед последним взлетом своей жизни. Суворов писал из Кончанского генерал-прокурору П.В. Лопухину 24 декабря 1798 г.: «Войск здесь нет. Обращение мое две трети года с дворянами. Государские дни званы были раз 5—6, их не торжествовать я считал за грех. Не званые по дружбе в другие праздники и дни были у меня к службе Божией и одному обеду раз до 8-ми человек от 3-х до полдюжины. Сам я был в гостях меньше 10-ти раз, прочее время препроводил я в глубоком уединении, сам друг, сам третей или со священником»10. В другом письме Суворов радуется, что соседи его любят «за чистосердечие, как любили солдаты». Правда, своему едкому нраву он не изменял. Один приезжий встретил его играющим в бабки с деревенскими ребятишками. На недоуменный вопрос — дело ли это для фельдмаршала? — Суворов ответил, в России развелось столько фельдмаршалов, что им и заниматься-то нечем, кроме игры в бабки. Понятно, Суворов имел в виду то, что Павел I раздавал чины направо и налево по своему капризу, а отнюдь не по заслугам.

Лето Суворов провел в «светелке» на холме вблизи села. В округе этот пригорок был известен как гора Дубиха. «Светелка» представляла собой двухэтажный домик, прямоугольный в плане, с открытыми террасами на обоих этажах, образовывавших своеобразные гульбища. На каждом этаже было только по одной комнате. Верх занимал Суворов, нижнее помещение — его легендарный денщик Прохор Дубасов, отечески опекавший Суворова вплоть до мелочей, не останавливаясь и перед дерзостью. Иногда Суворов выходил из себя и в сердцах спрашивал Прохора, по чьему приказанию он это делает. Тот неизменно отвечал: «По приказанию фельдмаршала графа Суворова». Великий полководец смягчался и подытоживал: «Ему должно повиноваться».

В «светелке» Суворов проводил весь день. Крестьяне говорили, что он «планы пишет». Здесь же он и обедал, и «чаек попивать изволил». Печи в «светелке» не было, и Прохор специально соорудил очаг под ближними елями. На этом очаге заваривался чай, вода для которого бралась из родникового колодца, существующего и по сей день. Рядом с колодцем вросший в землю камень, на котором, по местному преданию, Суворов любил сидеть.

Суворов понимал, что его Цинциннатову житью скоро придет конец. Война с Францией неизбежна. Кроме России, в Европе не было силы, способной остановить французскую экспансию. В сентябре в Кончанское приехал правительственный эмиссар генерал-майор Прево де Люмиан, старый товарищ по оружию Суворова. Ему полководец продиктовал девять правил ведения войны, являвшихся и наброском стратегического замысла будущей кампании. Вот они:

В декабре 1798 г. Россия вместе с Англией, Австрией, Турцией и Неаполитанским королевством образовала антифранцузскую коалицию с целью принудить Францию вернуться к прежним границам, пресечь «распространение анархии» и восстановить в Европе политическое равновесие. По требованию Австрии главнокомандующим союзными силами был назначен «знаменитый мужеством и подвигами» фельдмаршал Суворов.

В феврале 1799 г. в Кончанское прискакал императорский курьер флигель-адъютант Толбухин. Он привез письмо Павла I: «Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше спасти их. Поспешите А.В. Суворов в селе Кончанском получает извещение о назначении его главнокомандующим союзными войсками в Италии.

Усадьбы Суворова

Суворов собрался в тот же день. Отслужив молебен, он отдал по усадьбе собственноручный приказ: «Час собираться другой отправляться. Поездка с четырью товарищами; я в повозке, они в санях. Лошадей осмнадцать, а не двадцать четыре. Взять денег на дорогу двести пятьдесят рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтобы такую сумму поверил, потому что я еду не на шутку. Да я ж служил за дьячка, пел басом, а теперь поеду петь Марсом». Больше в Кончанском Суворову быть не пришлось.

Судьба Кончанского, можно сказать, сложилась счастливо. Это объясняется не в последнюю очередь тем, что усадьба никогда не уходила из рода Суворовых. После смерти великого полководца она перешла его сыну Аркадию, погибшему при переправе через реку Рымник в 1811 г. Ему наследовал сын Александр Аркадьевич, также оставивший след в анналах русской истории. Будучи военным губернатором Петербурга, он снискал широкую популярность как горячий сторонник либерального курса Александра II. Тютчев назвал его «гуманным внуком воинственного деда». В Кончанское постоянно приезжали посетители, главным образом офицеры. Традиционным ритуалом при входе в суворовскую «светелку» было поднесение чарки водки с редькой — любимой закуской Суворова. Постоянно возникал вопрос о создании в усадьбе либо дома военных инвалидов, либо музея; но дело далее слов не продвигалось. В 1901 г. в связи со столетием со дня смерти Суворова была перевезена в Петербург деревянная церковь; на ее месте построена новая кирпичная, копирующая прежнюю.

Создание музея-усадьбы началось только в 1939 г. Это вписывалось в общую программу подъема патриотического духа накануне войны, неизбежность которой была очевидна. Выяснилось, что у местных крестьян сохранилось много предметов из усадьбы (книги, посуда, бытовая утварь), которые — в память о Суворове — сберегались как святыня. Но после 22 июня 1941 г. работа приостановилась. Однако по инициативе политуправления Волховского фронта музей в Кончанском был открыт 25 октября 1942 г. Достаточно только этой даты, чтобы понять: это был поистине суворовский подвиг.