В Подмосковье, пожалуй, нет более знаменитой усадьбы, чем Архангельское. Ведь Кусково и Останкино уже давно вошли в территорию Москвы. Архангельское же — своеобразный эталон, по которому оценивается великолепие дворянской культуры. Конечно, этой усадьбе повезло, как никакой другой. Уже в XIX в. она стала легендой. Но об этом несколько позже.
Архангельское всегда вызывало широкий интерес, и поэтому история усадьбы хорошо изучена. Некогда на этом месте находилось небольшое село Уполозы (Уполоцы); первые сведения о нем относятся к 1584 г. Им владел боярин А.И. Уполоцкий. Далее в 1646 г. село переходит к князьям Шереметевым, в середине XVII в. — Одоевским, а в 1681 — 1703 гг. Черкасским. Уже одно перечисление таких громких фамилий свидетельствует, что здешние земли имели высокий статус. От тех далеких времен сохранилась первая постройка Архангельского: церковь Михаила Архангела. Храм датируется 1667 г. Он был поставлен при боярине Якове Никитовиче Одоевском. Церковь типична для своей эпохи: одноглавая с пирамидальными рядами кокошников; на фасаде нет выразительных деталей.
Выдающийся русский историк И. Забелин попытался реконструировать картину Архангельского конца XVII в.: «Недалеко от церкви был расположен старый двор помещиков, деревянные хоромы, состоявшие из трех небольших светлиц, собственно изб, осьмиаршинных, соединенных сенями. Внутреннее убранство их было просто. В передних углах иконы, у стен лавки, печки из желтых изразцов… в окнах стекла по-старинному в свинцовых переплетах или рамах; при светлицах была баня, а на дворе, огороженном решетчатым забором, разные службы, поварня, погреб, ледник, амбар и житницы с хозяйственными запасами»1. Все это типично для деревенского боярского быта. Но трудно представить подобную патриархальность на месте будущего великолепия.
Перестройка усадьбы началась в 1730-х гг. при очередном владельце князе Д.М. Голицыне (1665—1737). Он принадлежал к числу вельмож, активно сопротивлявшихся петровским реформам. Хотя в духе времени Д.М. Голицын получил европейское образование и много путешествовал, выполняя дипломатические поручения царя (в 1701 г. посол в Турции, затем киевский губернатор, а с 1718 г. сенатор); новых веяний он так до конца и не принял; после смерти Петра I фактически возглавлял придворную олигархию, стремившуюся ограничить самодержавие. С воцарением Анны Иоанновны Д.М. Голицын был оттеснен от трона, и ему оставалось лишь уединиться в Архангельском. Свою энергию опальный магнат направил на перепланировку «подмосковной». Он построил новый главный дом дворцового типа вдали от церкви и этим как бы расширил территорию усадьбы, получив возможность заложить парк. Архангельское приобрело масштабность; по-видимому, владелец замыслил придать своей резиденции столичный размах и этим как бы бросить вызов петербургской «новой знати» (состоящей преимущественно из немцев).
Вообще Д.М. Голицын был противоречивой фигурой. Убежденный приверженец старины, он одновременно завел в своей усадьбе естественно-научный «музеум» и богатую библиотеку, соперничавшие с коллекциями и библиотекой Я. Брюса. Но в самый разгар работ в Арханг ельское прибыл фельдъегерь, с тем чтобы увезти старого князя в Шлиссельбург на пожизненное заключение. Это случилось в 1736 г. По пути к месту заточения Д.М. Голицын умер. Работы в Архангельском были надолго прерваны; они возобновились только при его внуке Н.А. Голицыне (1759—1809), который был уже человеком новейшей формации. Именно ему в наибольшей степени Архангельское обязано своим великолепием.
Существует легенда, что наследник престола Павел Петрович, вернувшийся из заграничного путешествия в 1782 г. и пораженный изысканностью французской аристократии, уговорил Н.А. Голицына создать в своей «подмосковной» подобие поместья вельможи Людовика XVI. Конечно, о близости революции во Франции никто тогда не догадывался. Строителем дворца считают Шарля де Герна, но он, по-видимому, использовал проект знаменитого французского архитектора Ш. де Вайи. Начатый в эпоху расцвета классицизма дворец был завершен при господстве уже иного стиля — ампир. Но это не помешало единству художественного замысла. Общепризнано, что дворец в Архангельском принадлежит к шедеврам усадебной архитектуры. Даже сейчас посетителю кажется, что он удивительным образом перенесся в Европу старого времени — настолько сильна здесь аура XVIII в.
Почти сразу же Архангельское стало знаменитым. Свидетельств больше чем достаточно. В 1803 г. Н.М. Карамзин написал очерк «Записки старого московского жителя». Подобно Ж.Ж. Руссо он совершает «сентиментальные прогулки» по Подмосковью. Вот что вылилось из-под его пера: «Село Архангельское, в 18 верстах от Москвы, вкусом и великолепием садов своих может удивить самого британского лорда; счастливое редкое местоположение еще возвышает красоту их рощи, где дикость природы соединяется с удобствами искусства и всякая дорожка ведет к чему-либо приятному… наконец заступают у нас место так называемых правильных садов, которые ни на что не похожи в натуре и совсем не действуют на воображение; скоро, без сомнения, перестанем рыть и пруды в уверении, что самый маленький ручеек своим быстрым течением оживит сельские красоты гораздо более, нежели сии мутные зеркала, где гниют воды неподвижные…» Правильные сады — это стриженые сады Версаля, время которых уже казалось в прошлом; они не отвечали новым вкусам. Журналист и поэт А.Ф. Воейков в широко известной в свое время поэме «Сады» (перевод из Ж. Делиля, 1816) перекликается с Карамзиным:
К «голицынскому времени» относится и ряд парковых сооружений: павильон «Каприз», «Чайный домик» (в 1936 г. здесь была помещена мраморная скульптура ангела работы М.М. Антокольского, ранее бывшая надгробием на могиле двадцатидвухлетней дочери новых обладателей Архангельского княгини Т.Н. Юсуповой, похороненной около церкви), «Ворота над оврагом». «Каприз», согласно усадебной легенде, был построен княгиней М.А. Голицыной — женой владельца — чтобы было куда скрыться после ссор с мужем из-за его измен (правда, Феликс Юсупов, печально знаменитый тем, что стал одним из убийц Г. Распутина, в своих известных воспоминаниях связывает эту постройку с княгиней Т.В. Юсуповой — следующей хозяйкой Архангельского).
Однако Н.А. Голицыну не довелось завершить начатое. К моменту его смерти в 1809 г. главный дом был закончен едва ли наполовину. Возник вопрос о продаже Архангельского. Покупателем оказался богач князь Н.Б. Юсупов.
Интересные сведения об обстоятельствах, сопутствовавших продаже, сообщает Е.П. Янькова: «За Архангельское просили с чем-то сто тысяч рублей ассигнациями — это было в начале 1800-х гг. Тогда сестра моя Вяземская искала купить имение; она ездила туда с князем Николаем Семеновичем (мужем. — В.Н.) осматривать, и они нашли, что имение недорого, но слишком для них великолепно, требует больших расходов для поддержки, и поэтому и не решились купить, и купил его за сто тысяч Юсупов, для которого это была игрушка и забава, а Вяземские искали имения посолиднее, для дохода».
Князю Н.Б. Юсупову нужна была именно «игрушка и забава». Одна из самых ярких фигур московской аристократии, человек незаурядного художественного вкуса, он превратил свою «подмосковную» в оазис, где сосредоточились шедевры кисти и резца, где в обширном книгохранилище царила скептическая мысль XVIII в. — все это подчинялось пусть ученой, но капризной, не терпящей возражений прихоти владельца. Просвещенный магнат провел свою молодость в путешествиях по Европе. Во Франции он жадно впитывал и атмосферу философских салонов, и дух Версаля. Он посетил Вольтера в Фернее; любознательный русский князь так понравился властителю дум века, что тот сообщил об этом визите Екатерине II, присовокупив многочисленные комплименты по адресу «юного скифа». Приятелем Юсупова был Бомарше, однако он становится своим человеком и в резиденции королевы Марии-Антуанетты — Трианоне. Парадокс эпохи состоял именно в том, что вполне можно было жить в двух мирах, несовместимость которых скоро оказалась очевидной.
Многочисленные административные должности, которые занимал Юсупов, в той или иной степени и коллекционера. Он был президентом Мануфактур-коллегии, директором императорских театров, управляющим фарфоровым и стекольным императорскими заводами. При Павле I Юсупов становится директором Эрмитажа. Обосновавшись в начале нового века в Москве, он получает пост главноуправляющего Оружейной палатой и театральными зрелищами, позднее — главноуправляющего Кремлевской экспедицией дворцовых строений. Другими словами, в ведении Юсупова оказались все сокровища Кремля.
Служебное положение Юсупова позволило ему привлечь к работам в Архангельском ведущих московских архитекторов. Ими были Е.Д. Тюрин, С.П. Мельников и В.Я. Стрижаков. Они завершили окончательное оформление усадьбы. Уникальной постройкой, затеей самого Юсупова, стал крепостной театр. Автор проекта — знаменитый итальянский архитектор и сценический декоратор Пьетро Гонзага (1751 — 1831). В Архангельском сохранились четыре из двенадцати перемен декораций («Малахитовый зал», «Тюрьма», «Таверна» и «Римский храм») маститого итальянца, а также занавес. Они принадлежат к главным сокровищам усадьбы; ведь нигде в мире нет его произведений.
Своему управляющему Юсупов писал: «Как Архангельское не есть доходная деревня, а расходная, и для веселия, а не для прибыли… то заводить, что редко и чтобы все было лучше, нежели у других». Придерживаясь подобной предпосылки, он купил и перевез в свою усадьбу знаменитую ботаническую коллекцию А.Г. Разумовского из Горенок, оставшуюся бесхозной после его смерти. Она разместилась в оранжерее Архангельского.
Здание театра отвечали его наклонностям мецената
Современники по-разному смотрели на личность этого блестящего магната. Простодушная Е.П. Янькова, правнучка знаменитого историка В.Н. Татищева, вспоминает, что он всегда мил, отменно вежлив, без всякой напыщенности и глупого чванства, отличающих выскочек. Архангельское было всем открыто; аллеи парка переполнены гуляющей публикой, и владелец любил выискивать среди знакомых интересных собеседников. В числе их бывали и В.Л. Пушкин и С.С. Соболевский. Но, впрочем, всей Москве были известны и юсуповские оргии с крепостными актрисами и «мамзелями», где старый сладострастник реанимировал картины императорского Рима. А.С. Грибоедов в письме А.А. Бестужеву 22 ноября 1825 г. кратко резюмировал: «Старый придворный подлец». Отсюда ясно, почему знаменитое «Послание вельможе» (1830) Пушкина было встречено с удивлением, а у некоторых вызвало негодование.
Уже упомянутый Ф.Ф. Юсупов утверждает на основании семейных преданий, что поэт много раз приезжал в Архангельское. Вообще-то это похоже на правду. Юсупов знал Пушкина еще младенцем, так как семья снимала квартиру в его московской усадьбе «у Харитоньи». Дядяпоэт В.Л. Пушкин — многолетний завсегдатай княжеского дома. Он казался живым воплощением преемственности времен. Вспомним пушкинские строки:
Ты, не участвуя в волнениях мирских, Порой насмешливо в окно глядишь на них И видишь оборот во всем кругообразный.
Две поездки Пушкина в Архангельское зафиксированы документально. Известный архивист П.И. Бартенев приводит рассказ Соболевского о совместном вояже верхом ранней весной 1827 г. в «подмосковную» Юсупова, где «просвещенный вельможа екатерининских времен встретил их со всею любезностью гостеприимства». О другом визите есть более точное свидетельство. В Архангельском хранится рисунок московского художника француза де Куртейля, на котором изображено поздравление владельца местными крестьянами в престольный праздник 19 августа 1830 г. (по-видимому, Яблочный Спас); они преподносят сиятельному патрону различные дары садов. Среди гостей знакомые фигуры двух поэтов — Пушкина и Вяземского.
На беловой рукописи послания «К вельможе» стоит дата — 23 апреля 1830 г. Весьма вероятно, что написанию его также предшествовал визит в Архангельское. Вяземский приводит разговор Пушкина с издателем альманаха «Денница» М.А. Максимовичем. Пушкин сказал, что «князю Юсупову хотелось от него стихов и затем только он угощал его в Архангельском». Судя по дальнейшим словам, поэт не был обольщен этим обедом. Максимович удивленно спросил: «Но ведь вы изобразили его пустым человеком?» Пушкин рассмеялся: «Ничего, не догадается!» Действительно, в пушкинских стихах не следует искать портрета реальной личности; это собирательный образ «века философов» во всем блеске и нищете. Правда, поэт довольно точно придерживался жизненных фактов. В Архангельском он наверняка благоговейно листал тисненый золотом альбом Юсупова с автографами его знаменитых знакомых: прусского короля Фридриха Великого, французского естествоиспытателя Бюффона, итальянских поэтов Метастазио и Альфьер.
Отношение Пушкина к Юсупову было иным. На титульном листе рукописи он нарисовал сгорбленную фигуру старика, который не в силах даже сделать шага, не опираясь на палку. Он весь — воплощение старческой немощи. Пушкинский рисунок резко контрастирует с эпикурейским духом послания; едкой насмешкой звучит и эпиграф: carpe diem (лат. — лови день). Вяземский с удивлением воспринял слухи о новом стихотворении своего друга. Он полагал, что с Юсуповым можно не без удовольствия провести вечер, но прославлять его в печати вряд ли уместно. Однако, прочитав «К вельможе», Вяземский успокоился; это не было славословием по адресу владельца Архангельского.
Но Пушкина мало кто понял. Появление нового стихотворения наделало большой шум. Читатели недоумевали — почему автор «Евгения Онегина» стал искать благосклонности влиятельного сановника? Н.А. Полевой опубликовал в приложении к своему журналу «Московский телеграф» памфлет «Утро в кабинете знатного барина». Содержание сводится к тому, что некий стихотворец с целью напроситься на обед подносит изысканному подагрику князю Беззубову льстивую оду. Памфлет Н. Полевого получил резонанс в обществе; все чаще стали слышны разговоры, что Пушкин как поэт умер; он «только играет в карты и подличает в передних». Ходили даже слухи, что Юсупов приказал побить Н. Полевого палками; он действительно жаловался на ретивого журналиста московскому генерал-губернатору Д.В. Голицыну. Пушкина все это забавляло.
В 1820 г. в Экспедицию Кремлевского строения, т. е. под непосредственное начало Юсупова, был зачислен канцеляристом «воспитанник гвардии капитана и кавалера А.И. Яковлева» восьмилетний Александр Герцен. Служба состояла в том, что время от времени на дом являлся чиновник и извещал подростка о получении им очередного чина. Однако, когда Герцен добился от отца разрешения поступить в университет, возник вопрос об «отставке». Юсупов, как он вспоминает, решил проблему «отчасти по-барски и отчасти по-татарски». Он просто-напросто подписал своему подчиненному командировку для усовершенствования в науках — прослушать университетский курс.
Архангельское было одним из любимейших мест Герцена. Его «корчевская кузина» Т.П. Пассек вспоминает о совместной поездке молодых людей в «подмосковную» Юсупова весной 1829 г. В картинной галерее они застыли как очарованные перед мраморной группой Кановы «Амур и Психея». Не меньший восторг вызвала оранжерея с невиданными тропическими растениями.
Другую «соборную поездку» в Архангельское описывает сам Герцен в автобиографической повести «О себе». В ней принял участие весь герценовский студенческий кружок — Огарев, Кетчер, Сатин, Вадим Пассек, Сазонов, Савич. Мысль зародилась во время пирушки по поводу окончания семестра в последних числах мая 1833 г.; выехали на следующее утро в двух экипажах. По прибытии, как принято, прежде всего осмотрели картинную галерею. Юных поклонников Шиллера встретил суровый «террорист Давид», виртуозный, но слащавый Гвидо Рени, великий сердцевидец Ван Дейк. Этот день Герцен относил к лучшим воспоминаниям молодости. Итог ему он подводит в следующих словах: «Я до сих пор люблю Архангельское. Посмотрите, как мил этот маленький клочок земли от Москвы-реки до дороги. Здесь человек встретился с природой под другим условием, нежели обыкновенно. Он от нее потребовал одного удовольствия, одной красоты и забыл пользу; он потребовал от нее одной перемены декорации для того, чтобы отпечатать дух свой, придать естественной красоте красоту художественную, очеловечить ее на ее пространных страницах: словом, из леса сделать парк, из рощицы — сад. Еще больше — гордый аристократ собрал тут растения со всех частей света и заставил их утешать себя на севере; собрал изящнейшие произведения живописи и ваяния и поставил их рядом с природою как вопрос: кто из них лучше? Но здесь уже сама природа не соперничает с ними, изменилась, расчистилась в арену для духа человеческого… Бывали ли вы в Архангельском? ежели нет — поезжайте, а то оно, пожалуй, превратится или в фильятурную фабрику или не знаю во что, но превратится из прекрасного цветка в огородное растение».
К счастью, этого не случилось. После смерти старого князя Юсупова (в 1831 г.) его сын действительно перевез часть вещей в свой петербургский дворец. Однако Николай I выразил неудовольствие и приказал ему передать, что Архангельское следует оставить в неприкосновенности. Пойти против воли монарха было невозможно.
Дачная жизнь в Архангельском
Во второй половине XIX в. Архангельское, подобно другим знаменитым «подмосковным», превратилось в дачное место. Владельцы редко посещали усадьбу; она оказалась целиком во власти управляющих, став уже вовсе не «игрушкой и забавой», а настоящим доходным имением. Под дачи отводились как некоторые старые здания, так и возведенные специально для этой цели несколько деревянных строений. Впрочем, дачники жили в Архангельском и ранее. Лето 1831 г. здесь провела хозяйка знаменитого литературного салона А.П. Елагина с сыновьями Иваном и Петром Киреевскими — будущими славянофилами; она увлекалась живописью и сделала несколько копий с картин юсуповской галереи. В 1851 г. один из флигелей снял Т.Н. Грановский. К нему съехались друзья — москвичи из бывшего круга Герцена (Н.Х. Кетчер, Н.М. Сатин, В.П. Боткин), а также П.В. Анненков, И.И. Панаев. Но воскресить старое оказалось невозможно. Остро чувствовалось отсутствие духовного центра, каким был Герцен.
О дачной жизни в Архангельском вспоминает известный этнограф В.Н. Харузина: «Дачи в Архангельском были расположены на пространстве между парком при дворце и церковной землей, занятой церковью, кладбищем и домами причта, вдоль по двум дорогам, обсаженным старыми подстриженными липами…
Художник В.А. Серов. лаженных к сдаче в летний наем из 1900—1902 гг. старинных зданий, имевших ранее другое назначение. Из них внимание заслуживали две. Во-первых. Так называемая „розовая дача”, каменное двухэтажное строение в стиле ампир… через дорогу от нее стояла другая примечательная дача. В этом месте был широкий выезд из оврага, спускавшегося к берегу Москвы-реки. Представьте себе перекинутую через эту широкую дорогу-выезд монументальную каменную арку… а над аркой во всю ее ширину надстроенное деревянное, обшитое тесом и окрашенное в серую краску здание-коробку… над ним высилась такая же несолидного вида башня с флагштоком, в виде большой трубы, обшитой листовым железом; своеобразием этого здания были украшавшие его статуи, аллегорически представлявшие четыре части света. Статуи эти, как многие другие в Архангельском, были попорчены, с отбитыми частями, но мне ясна в памяти Америка — индеец в перовом уборе на голове. Остальные дачи не представляли ничего особенного. Это были построенные по единообразному плану дома, одноэтажные с мезонином, с итальянским окном в срединной комнате, выходящей на передний фасад. Все одинаково были окрашены в серую краску». Детям в парке было полное раздолье: «Любимой моей и самой красивой, по-моему, частью парка была так называемая „верхняя терраса”, со своими живыми, пестрыми цветниками, с белоснежными мраморными статуями, лежавшая перед „большим домом”. Мы заглядывали в лица римских императоров и поверяли друг другу симпатии и антипатии. С обеих сторон террасы стояли высокие лиственницы и кедры. Я любила их, они доставляли мне много радости».
Своеобразный ренессанс Архангельское пережило на рубеже эпох. Юсуповы вновь стали каждый год проводить лето в усадьбе. Ее единственной владелицей была княгиня З.Н. Юсупова, в замужестве Сумарокова-Эльстон. В аристократических кругах считали эту блестящую красавицу своеобразным «символом эпохи». В Архангельском вновь возобновились пышные празднества, чему способствовало соседство дворцового имения Ильинское, где хозяином был московский градоначальник великий князь Сергей Александрович. Но незабываемые тени прошлого постоянно присутствовали в каждой комнате обширного дворца, за каждым деревом в парке. Может быть, именно поэтому в 1903 г. в Архангельском (первой из подмосковных усадеб) был поставлен памятник А.С. Пушкину. Памятники в Остафьеве были установлены почти на десять лет позднее. Архангелькое сразу же стало мемориалом золотого века русской литературы; аллея, ведущая к памятнику, мгновенно получила название Пушкинской.
В том же 1903 г. в Архангельском жил художник В.А. Серов. Он был занят работой над портретами всех членов княжеской семьи. Феликс Юсупов вспоминал: «Это был замечательный человек… С первого взгляда мы подружились. В основе нашей дружбы лежала любовь к Архангельскому. В перерывах между сеансами я уводил его в парк, усаживал в лесу на свою любимую скамейку, и мы всласть говорили. По натуре он был независим и бескорыстен и не мог скрыть того, что думает. Рассказал мне, что, когда писал портрет государя, государыня поминутно досаждала ему советами. Наконец он не выдержал, подал ей кисть и палитру и попросил докончить за него. Это был лучший портрет Николая II. В 17-м, в революцию, когда озверевшая толпа ворвалась в Зимний, картину изорвали в клочки. Один клочок подобрал на Дворцовой площади и принес мне знакомый офицер, и реликвию эту я берегу, как зеницу ока».
По-своему символично то, что последней дореволюционной постройкой в Архангельском стал мавзолей Юсуповых (строительство было начато в 1910 г., завершено в 1916 г.). Автором проекта был знаменитый мастер неоклассицизма Р.И. Клейн.
Увенчанный куполом небольшой храм с двух сторон обрамлен колоннадой; он несколько напоминает Казанский собор в миниатюре. Стоящая рядом церковь XVII в. наводит на мысль о преемственности эпох, пусть совсем не похожих, но сохраняющих неразрывное внутреннее единство.
После революции Архангельское было национализировано и передано Красной Армии. В усадьбе расположилась ставка председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого. Работавший здесь над монументальным портретом вождя революции художник Ю.П. Анненков вспоминал, как в перерывах между сеансами он любовался по-прежнему развешенными на стенах полотнами Тьеполо и Буше, казалось бы, совершенно не гармонировавшими с обстановкой штабных буден.
Однако, Архангельскому в какойто степени повезло. Ведь военное ведомство в Советской России было всемогущим. Оно решительно взяло под охрану сокровищницу Архангельского. Правда, позже в усадьбе разместился санаторий, но его постройки были аккуратно вписаны в сложившийся ансамбль и не нарушили его.
В заключение нужно отметить как непреложный факт, что у большинства из тех, кто очарован русской усадьбой, эта «любовь на всю жизнь» началась именно с Архангельского.
