Темы, определявшие ситуацию в странах Европы, в разных интерпретациях нередко возникали в колониях и на аннексированных территориях.
Последнее уточнение касается в основном Италии, которая, вплоть до падения фашистского режима, оказывала мощное влияние на архитектуру Хорватии, Албании и греческих островов Додеканес, которые находились под оккупацией Италии с 1912 года.
Администрация, отделения Банка Италии, новые квартиры и т.д. разместились в сооружениях, которые очень напоминали те, которые строились в то время в самой Италии.
В этом можно усмотреть форму архитектурной колонизации, но итальянцы возразила бы, что средиземноморский стиль, используемый ими у себя на родине, не хуже подходил и для оккупированных территорий.
Русификацию азиатских окраин России, начавшуюся в девятнадцатом веке, также можно считать формой колониализма. После Российской революции Средняя Азия была разделена по национальным критериям, и были образованы союзные республики.
Аннексия стран Балтии проходила по сходному сценарию. Русификация, а затем и советизация сопровождались внедрением новой архитектуры, которая первоначально служила для утверждения советской власти, а затем стала ощутимым знаком присутствия Москвы и инструментом создания облика нового коммунистического общества, как это происходило и в самой России.
В то же время сохранялось пространство для местных вариаций. Как и в конце девятнадцатого века, фольклор и местная архитектура стали рассматриваться как важные плацдармы для утверждения архитектурной идентичности.
В колониальной архитектуре, которую Италия, Германия, Англия и Нидерланды развивали в первой половине двадцатого века, а в 1960-1970-е годы продолжали развивать Франция и Португалия, можно проследить различные тенденции.
Прежде всего, в ней можно безошибочно различить выражение силы, устанавливающей и укрепляющей власть. Один из самых монументальных образцов архитектуры этого рода — внушительный дворец вице-короля в Индии (1912—1931, Эдвин Лютьенс).
Эта намеренная демонстрация архитектурной силы использовалась не так часто, как можно было бы ожидать, учитывая, с какой жестокостью метрополии управляли колониями. И не всегда бывало, что после задержки европейские идеи все же просачивались в колонии.
Иногда все же процесс развивался по такому сценарию, как, например, на Мальте, которая была британской колонией. Туда «ар нуво» не проникало до 1920-х годов, и архитектура модерна утвердилась на Мальте только после Второй мировой войны.
В глазах населения колоний колониальная архитектура была по большей части экзотикой. Здания в «мягком» португальском стиле в Анголе и Мозамбике, железнодорожный вокзал в Пуэнт-Нуар, Конго (1921, Ж. Филиппо) представляют собой противоположность местной архитектуре своего времени, той, скажем, которую разрабатывали в 1920—1930-е годы в Нидерландской Вест-Индии такие голландские архитекторы, как Чарльз Вольф Шумейкер, Альберт Алберс, Хенри Маклайн Понт и Э.Й.И. Хейсселс, а в Мозамбике, начиная с 1950-х годов — Панчу Гедиш.
В 1940—1950-е годы бразильский тропический модернизм догнал в своем развитии архитектуру португальских колоний Анголы и Мозамбика, которая была в то время более модернистской, чем в самой Португалии.
Подобную тенденцию можно проследить и во французских колониях в Северной Африке, о которых уже в 1930-е годы говорили, что они более открыты для экспериментов, чем сама Франция.
Вслед за обретением независимости пришел постколониальный период, когда европейские, американские и японские архитекторы продолжали активную деятельность в бывших колониях и нередко вносили заметный вклад в создание символики молодых независимых государств.
В этой связи можно вспомнить Федеральный университет Камеруна в Яунде (1962—1969, Мишель Экошар и Клод Тарди), центральный почтамт и министерство почты, телеграфа и телефона в Аддис-Абебе (1964—1970, Иван Штраус и Здравко Ковачевич) или парламент Маврикия в Порт — Луи (1966—1978, Максвелл Фрай и Джейн Дрю).
Поворотный пункт
За период между 1850 и 2000 годом население Европы (не включая азиатскую часть Турции) выросло с 270 миллионов до более 275 миллионов человек. Этот рост был главным основанием для неизменных и основных задач, стоявших перед архитекторами и градостроителями.
Поскольку численность населения всей планеты за 150 лет более чем удвоилась, понятно, что для удовлетворения разнообразных потребностей разрастающихся обществ необходимо было не только много строить, но и непременно задумываться над тем, каким образом архитектура и городское планирование могут — и должны — давать этим обществам облик, направлять их и структурировать.
Здесь были затронуты лишь некоторые аспекты того множества связей между архитектурой и градостроительством, с одной стороны, и государством и обществом — с другой.
Этот краткий очерк представляет доказательства того, что один из ключевых элементов при рассмотрении европейской архитектуры двадцать первого века лежит в социальной плоскости. На вопросы о том, как — социально и пространственно — должно быть организовано общество, и какую роль могла бы сыграть в организации общества архитектура, можно дать много разных ответов.
Сейчас, когда достигнут поворотный пункт, то есть население Европы, согласно большинству прогнозов, должно будет неуклонно сокращаться, поэтому поставленные выше вопросы, оставаясь вопросами местного характера, уже видятся под другим углом.
Сокращение населения повлечет за собой сокращение объема строительных задач, что, в свою очередь, вынудит архитекторов порвать со стопятидесятилетним периодом, когда рост и прогресс — или рост и перемены на любых уровнях — были неразрывно связаны.
Более того, даже если в предшествующий период был возведено так много зданий общественного назначения, что, даже если население будет расти и впредь, пункт насыщения все равно уже достигнут. Так есть ли необходимость в новых библиотеках, музеях, театрах, школах и тому подобном?
