В 1893 г. известный промышленник князь В.Н. Тенишев (1844—1903) купил имение Талашкино для своей супруги Марии Клавдиевны и на ее имя. Первоначально он просто предполагал обеспечить свою молодую жену (он был старше ее почти на двадцать лет) на случай каких-либо непредвиденных жизненных обстоятельств. Это была своего рода сделка «среди своих». Владелицу усадьбы, отдаленную родственницу Тенишевой, Е.К. Святополк-Четвертинскую, денежные затруднения вынудили искать покупателя. В начале XIX в. Талашкино принадлежало ее деду — смоленскому предводителю дворянства гвардии капитану Н.А. Шупинскому. Расставаться с семейным «насиженным гнездом» совсем не хотелось. В результате дело разрешилось наилучшим образом.
Очень скоро Талашкино становится одним из художественных центров России.
Имя княгини Марии Клавдиевны Тенишевой (1863(?)—1928) как щедрой меценатки уже было хорошо известно в Петербурге. Умная и талантливая, она в поисках своего пути в искусстве хотела стать оперной певицей, затем, разочаровавшись в своих возможностях, увлеклась живописью. Но на первых порах Тенишева стала коллекционировать акварель. Громадное состояние мужа позволяло ей не считаться со средствами. Вскоре ее коллекция разрослась, и она, чтобы упорядочить и описать свои сокровища, пригласила А.Н. Бенуа, уже завоевавшего себе громкое имя в области художественной критики. Благодаря ему Тенишева вошла в среду художников. Многие из них стали частыми гостями Талашкина. Среди них — И.Е. Репин, К.А. Коровин, М.А. Врубель, скульптор П.П. Трубецкой.
Первое время Талашкино было просто местом летнего отдыха. Мечтательному Врубелю казалось, что, приехав в имение Тенишевой, где всегда звучало много музыки, он попадал в Италию эпохи Медичи, а вовсе не в русскую усадьбу конца XIX в. Бенуа же — более земной человек — в своих воспоминаниях ярко воспроизводит бестолковую кутерьму тенишевской вотчины тех лет: «…Я… застал в Талашкине многочисленное общество. За стол в главном доме. садилось по меньшей мере человек двадцать, а для экскурсий по окрестностям приходилось закладывать три или четыре коляски, да еще длинную «линею». Это могло бы быть очень весело, если бы все эти люди были однородного общества, сходственных навыков, вкусов и манер; но беда была в том, что Мария Клавдиевна, в силу своего добродушия и неразборчивости, набирала к себе кого попало, вследствие чего получались и всякие курьезные несоответствия. Что могли, например, представлять для нас, художников, три перезрелые английские миссы, которых Тенишева «подцепила» где-то в Швейцарии и которые с трудом калякали по-французски, тогда как сама Мария Клавдиевна едва говорила по-английски. Эти девицы были такие же любезные и восторженные, но и такие же карикатурно-жеманные, как и тысячи их соотечественниц, скитающихся по вселенной и потерявших всякую надежду выйти замуж…»
Пожалуй, один Репин мог противостоять подобной атмосфере. Он был в Талашкине тем же летом 1896 г., что и Бенуа. Когда он приехал, один из гостей художник А.А. Куренной пожаловался, что здесь работать совершенно невозможно. Репин резко ответил: «Хотел бы я видеть, как это мне не дадут работать?» Действительно, когда на следующий день все общество отправилось на прогулку специально для того, чтобы показать мэтру красоты окрестностей, художник, найдя подходящий момент, расставил спутников группами, составляющими яркие цветовые пятна, вытащил спрятанный под широким плащом ящик с красками и принялся за этюд. Пришлось задержаться и довольно долго простоять на одном месте.
В Талашкине в жаркие дни трапеза происходила на открытом воздухе. Как-то за обедом одна из англичанок подавилась куриной костью. Ее увели в ближний флигель. На месте остались только Репин и Куренной; но через минуту тот, сообразив, что он за столом самый молодой и, может быть, понадобится его помощь (хотя бы вызвать по телефону доктора из Смоленска), также вскочил. Репин одобрительно воскликнул: «Правильно, не теряйте времени и бегите туда. Рисуйте, рисуйте. Они наверняка составляют великолепную группу». Сам он работал ежедневно по несколько часов и в конце лета у него было столько работ — портретов, пейзажей — сколько, по словам Куренного, он бы сделал разве за три года.
Энергичная натура Тенишевой требовала деятельности, а в Талашкине негде было развернуться. Взор новой помещицы обратился на соседнее имение Флёново. Его покупка значительно увеличила бы владения и дала возможность устроить начальную сельскохозяйственную школу, о которой Тенишева мечтала. Граница
Флёнова проходила в версте от главного дома; его земли в трех местах клином врезались в талашкинские угодья — так что объединение выглядело логичным. Однако владелец Флёнова упорно не хотел с ним расставаться и на переговорах заломил непомерную цену. Намерение Тенишевой смогло осуществиться только после его смерти (в 1894 г.).
За годы наблюдений над деревенской жизнью у Тенишевой сложился свой идеал сельского учителя. Он должен не только знать свой предмет, который он положенные часы преподает в школе. В деревне общение учителя с учениками не ограничивается ее стенами. Первая задача наставника деревенской детворы приучить их к труду; поэтому он сам обязан стать сельским тружеником. Учитель обретет контакт с учениками лишь тогда, когда будет садоводом, огородником, пчеловодом. В первое же лето после покупки Флёнова Тенишева открыла там летние сельскохозяйственные курсы для учителей Смоленской губернии, руководить которыми пригласила известного агронома профессора Р.Э. Регеля. Приехало около тридцати человек. Успех был полный. Регель, поддерживавший и далее контакты со своими слушателями, смог убедиться, что его труды не пропали даром. Многие оказались рачительными хозяевами. Из их среды она отобрала несколько человек, которых и пригласила в новую школу во Флёнове.
Главное здание школы
В конце прошлого века музыкальный мир был поражен появлением на концертной эстраде русской балалайки. Энтузиасты-виртуозы В.В. Андреев и Б.С. Трояновский продемонстрировали взыскательной аудитории неисчерпаемые возможности этого, казалось бы, примитивного инструмента. В их программах были и П.И. Чайковский и Э. Григ. По словам В.В. Розанова, балалайка рождала волшебную музыку. Выхваченная из рук пьяного кабацкого запевалы и отданная настоящему музыканту, она могла стать могучим средством просвещения, ибо не требовала тонкого музыкального слуха, как скрипка; сам процесс обучения игре при желании укладывался в две недели. Тенишева, чуткая к веяниям времени, задумала возродить во Флёнове изготовление балалаек. Но прежде ученикам следовало овладеть азами музыки; поэтому она пригласила опытного преподавателя В.А. Лидина (из оркестра В.В. Андреева). Крестьянские дети оказались на редкость музыкальными. Приехавший в гости той же осенью Андреев был поражен их успехами. Он предложил устроить благотворительный концерт в Смоленске, в котором выступил бы оркестр из лидинских воспитанников, а дирижировал бы он сам. Такой концерт состоялся в зале Городской думы 13 июня 1899 г. и прошел с большим успехом. После этого концерты стали постоянными (под руководством В.А. Лидина).
Тенишева вспоминала, что однажды она, беседуя с Врубелем, раскрашивала акварелью маленькую деревянную рамку. Врубель заинтересовался ее работой и, шутя, тут же на деках балалаек сделал несколько рисунков — чисто врубелевских — другими словами, поразительных по фантазии и колориту. Вероятно, с этого дня направление мысли Тенишевой пошло по новому руслу. Она загорелась дерзким замыслом возродить в Талашкине забытые народные промыслы, продолжив дело абрамцевских мастерских, испытывавших большие финансовые трудности после разорения С. Мамонтова. Талашкину надлежало стать центром дальнейших исканий.
Большое началось с малого — с разрисовки балалаек. Врубель был первым художником, которого Тенишева побудила заняться этим; он охотно принялся за дело. Балалайки расписывали и К.А. Коровин и А.Я. Головин. Но далеко не все понимали Тенишеву. Например, Репин с гневом отверг ее настойчивые предложения; он даже почувствовал себя оскорбленным.
Вскоре Тенишева открыла столярную мастерскую. Она вспоминает: «Мне давно хотелось осуществить в Талашкине еще один замысел. Русский стиль, как его до сих пор трактовали, был совершенно забыт. Все смотрели на него как на что-то устарелое, мертвое, неспособное возродиться и занять место в современном
искусстве. Наши деды сидели на деревянных скамьях, спали на пуховиках, и, конечно, эта обстановка уже перестала удовлетворять современников, но почему же нельзя было построить все наши кресла, диваны, ширмы и трюмо в русском духе, не копируя старины, а только вдохновляясь ею? Мне хотелось попробовать, попытать мои силы в этом направлении, призвав к себе в помощь художника с большой фантазией, работающего тоже над этим старинным русским, сказочным прошлым, найти лицо, с которым могла бы создать художественную атмосферу, которой мне недоставало». Такой художник вскоре был найден. Врубель указал Тенишевой на С.В. Малютина.
Вскоре в Москве Тенишева разыскала Малютина. Художник жил в ужасающей нищете, обремененный растущим семейством. Он долго не мог найти своего пути в искусстве. Блеснув на минуту, он словно сгорел. Казалось, из Малютина, несмотря на общепризнанный большой талант, так ничего и не получится. В его работах ощущались недосказанность, сумбур. Он пробовал себя и как иллюстратор и в театре — все безуспешно. Неожиданное предложение богатой меценатки было для Малютина спасением. Он не раздумывал и мигом стал собираться на новое место. Сразу после его приезда (как вспоминает Тенишева): «Талашкино сделалось особым мирком, где на каждом шагу кипела жизнь, бился нерв, создавалось что-то, ковалась и завязывалась, звено за звеном, сложная цепь».
То Талашкино, каким оно вошло в историю русского искусства, создано Малютиным. Да и в его жизни наступил звездный час. Никогда больше Малютин не поднимался до таких высот, а прожил он очень долго и умер в 1936 г.
Внешне это был маленький, тщедушный мужичонка — «себе на уме» — малоразговорчивый, капризный, неуживчивый. Тенишеву подчас шокировало то, что, где бы Малютин ни поселился, он сразу же разводил вокруг себя великую грязь и через некоторое время оказывался в жестоком конфликте с хозяевами. Дело кончилось тем, что она выстроила своему протеже дом в Талашкине по его собственным рисункам. Но этот несуразный человек был наделен безграничной фантазией и необыкновенным чувством цвета.
Шедевром малютинских вымыслов стал так называемый «Теремок» на пригорке во Флёнове, в двух верстах от главной усадьбы, — дивное строение, словно вышедшее из русских сказок. Гармония красок удивительно вписывается в естественный фон окружающих «Теремок» сосен, вырываясь ярким пятном. Первоначально в нем размещалась читальня для учителей и учеников Талашкинской школы — пример единства прекрасного и полезного.
Другое создание Малютина — театр в Талашкине (к сожалению, сгоревший еще в 1909 г.). Он был переделан из длинного, несуразного сарая, стоящего против усадебного дома. Художник покрыл его стены резьбой, подобной той, которой северные рыбаки украшали свои лодки. На широких деревянных лентах карниза был яркий орнамент — сплетение сказочных павлинов, листьев, цветов. Театр вмещал двести человек; они рассаживались на деревянных резных скамейках с высокими спинками. На сцене висел занавес с изображением играющего гусляра. В одном из углов на деревянной тумбе стояла деревянная скульптура совы. По рисункам самой Тенишевой в керамической мастерской были изготовлены светильники. Скамьи спроектировал Малютин; он же нарисовал занавес и расписал двери. Тенишева торжествовала; казалось, ее мечта о «народном искусстве» близка к осуществлению.
Обновление усадьбы Талашкино
Талашкину был посвящен специальный номер журнала «Мир искусства» (№ 4, 1903). С.П. Дягилев писал о заре «северного возрождения». В его статье читаем: «То, о чем мечтал Васнецов в своих архитектурных проектах, то, к чему стремилась даровитая Якунчикова в своих архитектурных игрушках, — здесь приведено в исполнение. И притом все это не васнецовское и не якунчиковское, но характерно малютинское и вместе с тем русско-деревенское, свежее, фантастическое и живописное. Не знаешь, где начинается прелесть творческой фантазии Малютина и где кончается прелесть русского пейзажа. Ворота с диковинными птицами, ведущие в лес, переплетаются с ветвями сосен на фоне просвечивающейся пелены глубокого, ослепительного снега.
Обновление Талашкина Тенишева задумала увенчать постройкой церкви Святого Духа. Сначала она попросила известного археолога профессора А.В. Прахова сделать проект храма; но ему не была понятна идея обыкновенной деревенской церкви. Прахов, прожив лето в Талашкине, склеил модель монументального пятиглавого помпезного собора в византийском стиле, напоминающего Владимирский собор в Киеве. Тенишева собиралась строить церковь только из местного камня и дерева; Прахов упорно советовал ей для иконостаса закупить мрамор в Италии.
Вышло полное непонимание. Новую модель по заказу Тенишевой сделал архитектор В.В. Суслов — признанный знаток древнерусского зодчества. Однако и его замысел воплотился в уже семиглавый собор. Тогда Тенишева решила сама приняться за дело с помощью местного губернского архитектора.
Строительство началось. Очень скоро Тенишевой стало ясно, что она выбрала себе неудачного помощника. У него практически не было опыта, ибо он ранее строил лишь казармы и лабазы. К тому же человек ленивый и недобросовестный, он неделями не появлялся на стройке. В результате только что возведенные стены сразу дали трещины. Приглашенный в Талашкино в качестве эксперта петербургский профессор Соколовский выявил массу строительных упущений. Тенишевой пришлось на время законсервировать постройку. В склепе этой незавершенной церкви она похоронила мужа, неожиданно умершего за границей в апреле 1903 г.
Тенишева тяжело переживала потерю любимого человека; она решила до конца своих дней уединиться в Талашкине. Ей казалось, что перевернулась последняя страница ее судьбы. Но недюжинные духовные силы этой необыкновенной женщины требовали неустанной деятельности.
Намерения Тенишевой исполнились только в 1908 г. Она устроила в Париже выставку изделий талашкинских мастерских. Эффект превзошел все ожидания. В залах Общества современных художников (которые сняла Тенишева) было не протолкнуться. Среди посетителей вся художественная элита французской столицы. Торговля шла бойко, и экспонаты быстро распродавались. Для новой выставки (о которой усиленно просили Тенишеву) уже ничего не осталось. Вскоре можно было заметить, что мимо не прошла и французская мода. Дамские туалеты позаимствовали многие «русские детали», прежде всего вышивки. Появился даже термин «блуз рюсс».
Музей «Русская старина» княгини М.К. Тенишевой в Смоленске
Тенишева стремилась придать своим начинаниям размах. Она понимала, что в новых экономических условиях ее мастерские станут жизнеспособны, только если дело будет поставлено на коммерческую основу. Праздничное гулянье Для сбыта талашкинских изделий в Талашкине. Москве был открыт магазин «РодФотография.1901 г. ник». Правда, Тенишева не забывала и художественной стороны; частые просьбы о тиражировании наиболее популярных изделий она попросту игнорировала, стремясь к тому, чтобы каждая вещь, вышедшая из Талашкина, была неповторима. Вскоре Тенишевой удалось привлечь энергичного помощника, счастливо соединяющего в себе выдающийся талант живописца и практицизм делового человека. Это был Н.К. Рерих. В то время он состоял секретарем Общества поощрения художеств, что давало ему определенные возможности для пропаганды и рекламы нового центра народного искусства под Смоленском.
Рерих и Тенишева понимали друг друга с полуслова; их духовная связь диктовалась обоюдной страстной любовью к русской старине. Стоит вспомнить слова А.М. Ремизова, что из «каменных глаз» Рериха смотрят двести столетий человеческой истории.
Рерих впервые приехал в Талашкино летом 1903 г. Он писал Тенишевой 23 сентября: «…Прежде всего не могу не выразить Вам того подавляющего впечатления, которое произвели на меня художественные учреждения Ваши.
Среди нашего художественного сумбура и омута важно сознавать, что и у нас есть высокая почва, где люди живут действительно чистым искусством.
Выставка была открыта в начале следующего года в помещении Общества поощрения художеств. Рерих писал Тенишевой: «Надо, чтобы. здоровая струя „Родника” утоляла жажду не только Москвы, где и без того много хорошей воды, но и наш бедный Петербург, где все водяные трубы давно поржавели и сгнили».
Переписка Тенишевой и Рериха — диалог двух людей, страстно увлеченных одним делом; может быть, поэтому он иногда становится чересчур экзальтированным. Рерих — Тенишевой, 20 мая 1905 г.: «.Я несказанно тронут Вашими словами, что Вам легко пишутся письма ко мне. Может быть, Вами правда чувствуется, как хорошо я к Вам отношусь и как искренне мне хочется дружественно помочь Вам. Все Ваше также касается меня, как и мое личное. Верьте же мне, и если я скажу, что что-нибудь для дела нужно, то значит, уже всем существом я ощущаю насущность этого. Из отношения с Вами во мне нарождается вера в нужное, нежное и вообще человеческое. Как особенный памятник сохраню я Ваши письма. Помимо личного, они имеют большое значение общественное, как трогательное свидетельство Вашей искренней привязанности и доброжелательности к искусству. русской старины. Этот святой огонь разгорался в ее душе постепенно. Она выросла в обстановке, далекой от подобных интересов; да и первые ее сильные впечатления от искусства были связаны с Европой и никак не с отечественными древностями. Круг будущих «мирискусников», где Тенишева пыталась найти свое место, мало постиг, к примеру, русскую икону; они не уходили в глубь времен далее XVIII в. По-настоящему открыл славянскую архаику только Рерих. Интересно отметить, что начало нового увлечения Тенишевой по времени совпадает со знакомством с Рерихом, но это вовсе не свидетельство влияния художника. Просто подобные веяния носились в воздухе. В литературе уже раздавались голоса Ремизова и Городецкого. Старик Римский-Корсаков задумал «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», как бы подсказывая образы молодому Стравинскому. Казалось, что русское искусство наконец-то обратилось к своим подлинным корням.
Но людей, подобных Рериху, мало. Сама Тенишева вспоминает, что и эти лучшие годы ее жизни были далеко не идиллией. Малютин неожиданно покинул Талашкино. Тенишева осталась в недоумении. Столкновений между ними никогда не возникало. По-видимому, причины разрыва оказались внутреннего свойства. Малютину, художнику широкого кругозора, стало уже просто невозможно оставаться под своеобразным гнетом другой творческой личности, к тому же женщины — подчас и капризной, и преступающей границы такта (это, впрочем, всегда было свойственно художественным натурам). Короче, Малютин больше не выдержал тенишевского «шелкового ярма». Впрочем, надо отметить, что своего места пустым он не оставил. По его совету Тенишева пригласила в Талашкино
двух молодых даровитых художников — А.П. Зиновьева и В.В. Бекетова, только что окончивших Строгановское училище. Первый находился под сильным влиянием Малютина и поэтому, естественно, стал его преемником; его изделиями был заполнен «Родник». Бекетов в основном писал декорации; мягкий, добродушный — он был подмастерьем у своего товарища, обладавшего более твердым характером. Нелюдимый Зиновьев играл с Тенишевой в молчанку, принимая ее пожелания, мрачно насупившись. К этой колоритной паре вскоре присоединился третий — Д.С. Стеллецкий.
Столярной мастерской руководил Зиновьев, вышивальщицами — Бекетов. Зиновьев не шел слепо за своим учителем. Он, в противовес Малютину, не раскрашивал неуемно свои изделия. Наоборот, он всегда стремился показать, что материал (дерево) сам по себе прекрасен; дело художника только в том, чтобы вывести эту красоту на свет Божий. Зиновьев лишь слегка тонировал дерево; он предпочитал не расписывать его, а выжигать на нем декор. Еще большего он добился, когда взялся за изготовление мебели. Если стулья и скамьи Малютина — при всей их незабываемой броскости и праздничности — все же массивны, неуклюжи, то у Зиновьева получилось нечто очень изящное, легкое, удобное, хотя и менее живописное. Изделия Зиновьева стали предвестьем современного дизайна, что сразу же подметила художественная критика того времени. Рассматривая их, такой признанный авторитет в этой области, как С.К. Маковский, писал о «новом понимании художественно-промышленного творчества», когда прежде всего решаются задачи обслуживания человека, а не чисто декоративные.
Изделия ученика выгодно отличались от того, что выходило из мастерской учителя. Маковский особенно подчеркивал их нарочитую «архаичность», что требовали вкусы наступающей эпохи: «…Орнаменты Зиновьева… „примитивны” до того последнего предела, какого не достигали наиболее смелые стилизаторы. Художник лепит фантастические подобия жизни, исходя из самых зачаточных фигур (неправильный кружок, треугольник, крест), стараясь несколькими чертами, двумя-тремя выпуклостями в дереве, передать схему цветка, птицы, зверя. Ему кажется, что чем грубее и небрежнее схема, тем лучше, тем „народнее”. Так родились под руками крестьянских резчиков, работающих по указанию Зиновьева, эти невероятные карлики-петухи, коньки, козлы с завитками вместо ног; горбатые совы — серия своеобразных уродцев, любопытных своей простотой.
Маковский воздал должное и Тенишевой, не остававшейся вдалеке от общих трудов: «.В орнаментах Тенишевой преобладают растительные мотивы. Стилизованные цветы — лютики, маки, крестоцветные — возникают прихотливым узором на всем, чего касаются ее руки; на спинках кресел и диванов, на стенных шкапиках, на рамках для портретов, на книжных переплетах и маленьких затейливых ларцах, разубранных камнями. Художница любит фантастические тюльпаны со стеблями, загнутыми спиралью, зубчатые вайи папоротников, круглые шапочки грибов и капризно завитые листья, стремящие кругом тонкие побеги. Эти цветы — орнаменты. придают изделиям радостно-волнующий колорит».
Тенишева высоко ценила труды Зиновьева, но уже не искала с ним духовной близости. Уход Малютина оставил в ее душе едкий осадок. Она не хотела новых обид со стороны неуравновешенной творческой натуры талантливого художника. Про себя она часто повторяла пословицу: «Укатали Сивку крутые горки».
Мозаика церкви Святого Духа. Художник Н.К. Рерих
Как гром среди ясного неба грянуло известие о начале Русско-японской войны. Оно ошеломило обитателей Талашкина, отвыкших прислушиваться к тому, что происходит в большом мире. Летом следующего 1905 г. в Смоленской губернии начались аграрные беспорядки. Мастерские в Талашкине были закрыты; сама Тенишева уехала в Смоленск, а затем за границу.
Только в 1908 г. Тенишева смогла возвратиться в Россию. Казалось, в Талашкине мало что изменилось. Все усадебные строения уцелели — и это казалось чудом. Крестьяне были доброжелательны, вроде бы даже рады возвращению своих помещиков. Но с души не сходила тяжесть. Через три недели после ее приезда произошла трагедия — покончил с собой Бекетов. Он окончательно рассорился с Зиновьевым, с которым некогда был неразлучен. Бекетов тоскливо повторял, что Зиновьев «наступил ему на сердце». Его нежная, отзывчивая на «муки мира» душа оказалась беззащитной перед жестокостью происходящего. Конец казался предрешенным, и, может быть, Зиновьев и не был столь уж за него в ответе.
Тенишева понимала с горечью, что цепь времен распалась. К прошлому нет возврата. Она писала: «Я… теперь живу на кладбище. Куда ни взглянешь: направо — бывшая мастерская, налево — замолкший, заглохший театр, свидетель былого оживления и веселья, там, за лесом, — бывшая школа. Театр пустует, в нем склад ненужной мебели, запас материалов. В школе тоже половина классов пусты, сиротливо глядят со стен картины, пособия, коллекции. Мне больно это, но я гляжу на все, как на роковую Волю свыше. Должно быть, это так надо. Пролетела буря, нежданная, страшная, стихийная… Затрещало, распалось созданное, жестокая, слепая сила уничтожила всю любовную деятельность. Все разметала, разогнала, разрушила, школьных птенцов разнесла, мастеров разогнала. Натешилась, утихла буря, но замолкло все, кругом все умерло, не слыхать смеха и пения, оживления и стука. Там, где была школа, — тишина. А над ней, высоко на горе, стоит одиноко на вершине венец дела любви — храм. Во время заката уныло гляжу я с балкона на пламенеющий крест, горю, страдаю и по-прежнему люблю.»
Рерих энергично принялся за завершение и роспись церкви Святого Духа. Вплоть до рокового 1914 г. он каждый год летом приезжал в Талашкино на два-три месяца. Он увлекался и раскопками местных курганов, орудуя лопатой по 10—12 часов в день. Добыча часто была завидной, хотя день на день не приходился. Но Рерих говорил, что в лучшие дни можно извлечь из земли древностей больше, чем в Новгороде за две недели.
Сама Тенишева отдалась целиком искусству эмали. Ряд ее работ предназначался для талашкинской церкви. Рерих далеко продвинулся в своих трудах; он исполнил фрески в алтаре и расписал одну из арок при входе (к сожалению, все погибло). Бури века пережила только мозаика с ликом Спаса Нерукотворного над порталом — нечто поразительное, навсегда остающееся в памяти у каждого, кому довелось увидеть этого Христа с обликом древнего славянина.
Незабываемое впечатление произвело Талашкино и на Стравинского, который приезжал туда к Рериху не несколько дней летом 1911 г. Поездка была связана с подготовкой постановки «Весны священной» в Париже. Стравинский вспоминает, что именно тогда в Талашкине Рерих сделал эскизы знаменитых задников для этого спектакля, а также наброски костюмов. Тенишева не могла не заинтересоваться новым светилом русской музыки (ведь когда-то она мечтала стать оперной певицей). По ее просьбе Стравинский оставил свой автограф на одной из расписных балок в «Теремке»; это был лад из балета.
Последние годы Тенишева уже не стояла в гуще борьбы художественных направлений. После смерти мужа она не располагала большими суммами, что поневоле связывало ее порывы мецената и коллекционера. Она писала Рериху 17 апреля 1912 г.: «Делаю, что могу и как могу, но часто чувствую истину пословицы: „Бодливой корове Бог рог не дает”. Многое я могла бы сделать, планов и замыслов у меня хоть отбавляй, но средства имеют границы. При жизни моего мужа было легче — он наживал, а я этого делать не умею… Мы с Вами решили уже, что жизнь состоит из света и тени; то, что облито солнцем, что манит своим благородством, воспламеняется и выдвигается тенями». Тенишева все свое время посвящала эмали. Выставки ее работ в крупнейших городах Европы проходили с большим успехом. Помимо эмали, она заинтересовалась инкрустацией. Новое увлечение заставило Тенишеву вновь заняться поисками; в короткое время она собирает уникальную коллекцию античного стекла — Италии, Египта и северного Причерноморья. Она также задумала написать историю эмали; этот труд Тенишева намеревалась представить Московскому археологическому институту в качестве диссертации.
Первая мировая война разрушила все планы. Мирного течения жизни после 1 августа 1914 г. не было и быть не могло. Смоленск оказался прифронтовым городом. Его наводнили воинские части. Разруха сказывалась все отчетливей. Началась дороговизна. Тенишевой пришлось столкнуться с такой мучительной проблемой, как отсутствие денег. В конце концов она решилась на отъезд в Петербург. Осенью она покинула Талашкино и больше туда уже не возвращалась.
