Пришедшая в средневековое богословие Западной Европы в переводах сочинений Святого Дионисия Ареопагита («Псевдо-Дионисия») Иоанном Скоттом Эриугеной, оказала огромное влияние на представления готической эпохи. Концепция, согласно которой Бог есть Свет, который освещает «вторые Светы» — Ангельский мир и дает красоту миру земному (в том числе и человеку). Человек, в свою очередь, посредством чувственного созерцания красоты земной, сам озаряется Божественным Светом, подъемлется к Свету и тем самым приближается к познанию Христа — Истинного Света, просвещающего мир. Таким образом, человек становиться, как бы «третьим Светом», уподобляясь святым христианским подвижникам. Эти представления, ставшие особенно популярны в XII-XIII столетиях, вызвали к жизни такие характерные плоды средневекового символического мышления, как «De gemma animae» Гонория Отэнского, а также «Speculum ecclesiae» Пьера де Руасси. Или символические интерпретации храмовой декорации в сочинениях аббата Сугерия, писавшего о том, что: «свет материальный, или природой в пространствах небес расположенный, или на земле человеческим искусством достигнутый есть образ Света интеллигибельного и свыше всего — самого Света Истинного».  Переработанные средневековой мистикой и безудержной фантазией, эти популяризированные мистические представления о свете находят широкий отклик в светских романах и поэзии старопровансальских трубадуров (Кретьена де Труа, Гильома де Лорриса, Жана Клопинеля, Гильема де Дюрфор, Берната де Лорак и др.). Большой интерес в этом отношении представляет легенда о св. Граале с описанием эффектов света и драгоценных камней,   явно перекликающимся с представлениями мистиков XIII века о первичном мистическом опыте. И, наконец, мы не должны забывать о почитании Бога света («Доброго бога») — творца высшего мира («страны Света», где царят единство, гармония, согласие и безмятежность), и «Отца всех добрых существ», которого исповедовали и которому поклонялись катары (альбигойцы).

Однако ни один из композиционных приемов не пользовался таким почтением, как симметрия, представлявшаяся зримым воплощением божественной гармонии. Маль, в своей работе подробнейшим образом исследует симметричные «противопоставления» двенадцати Апостолов и двенадцать патриархов, четырех Пророков и четырех Евангелистов, поэтому нам нет смысла останавливаться на этом подробнее. Стоит лишь отметить тот факт, что наличие подобных параллелей убеждает нас в существовании прочных представлений о мистической власти чисел, в чем мыслители Средневековья не сомневались. Этот постулат происходит из писаний св. Отцов Церкви, которые, видимо, почерпнули его у неоплатоников, а те, в свою очередь — из учений Пифагора. Так, например, Блаженный Августин со всей очевидностью говорит о числах как о мыслях Бога, неоднократно давая понять, что каждое число имеет свое промыслительное значение. «Божественная Премудрость, — пишет он, — узнается в числах, отпечатанных на всех вещах».39 Мир физический и мир духовный основаны на вечных числах, поэтому нужно относиться с благоговейным вниманием ко всем числам, которые встречаются в Библии, ибо они исполнены тайн и тому, кто их постигнет, откроется суть Божественного Промышления.40 Вообще эту же мысль можно найти у всех богословов Средневековья, проследив достаточно точно линию преемственности, обратившись к трудам: «Liber formularum» (Книга формул духовного разумения) Святого Евхарий (Евагрий) ^в.), Liber numerorum («Книга чисел») Исидора Севильского (УПв.), к трактату De universo («О вселенной») Рабана Мавра (IXв.), и наконец к Miscellanea («Смеси») Гуго Сен-Викторского (XIfe.).41 Все эти трактаты говорят об одном и том же постулате учения, который передавался из века в век в неизменных формулировках. Символическое значение каждого числа, обосновывалось тщательно выверяясь по текстам Священного Писания и мы чувствуем, что имеем дело с положениями единой традиции (Учения).

Несомненно, подобные концепции рождались преимущественно в рамках мистического богословия и нам достаточно полистать «Ноев ковчег» Гуго Сен-Викторского, чтобы почувствовать, с каким упоением он «играет» с символическими числами. Из всего сказанного кажется естественным сделать вывод о том, что наука о числах определяла порой замысел мастеров готических соборов и можно смело искать черты «сакральной арифметики» в архитектуре собора. Впрочем, как справедливо писал Маль, в соем труде: «.. .мы бесконечно далеки от того, чтобы повсюду видеть одни только символические числа. … Но не стоит уподобляться и другой научной школе, которая постоянно отрицает сам факт существования подобной символики — это было бы свидетельством непонимания подлинного духа Средневековья».   Итак, готическое искусство XII-XIV веков представляется нам в первую очередь чем то вроде сакральной письменности, во-вторых, отличительной чертой средневековой иконографии является то, что она следовала правилам «священной математики» (для которой мера, порядок, симметрия, число — исполнены исключительного значения), и наконец, третьей определяющей чертой готического искусства, следует считать «язык символов» (символизм).

XIII столетие, справедливо названо Жаком Ле Гоффом — «Прекрасной Европой городов и университетов». Именно в это время в городах и университетах перемешивается население, возникают новые учреждения, появляются новые центры экономического и интеллектуального развития и все это сопряжено с распространением денежной системы в экономике и обществе. И, наконец, именно в это время появляется и распространяется, за какие-нибудь тридцать лет, совершенно новая разновидность монашества, представители которой живут и действуют главным образом в городах, участвуют в создании нового общества, внося серьезные изменения в христианскую доктрину, которую это общество исповедует — это монахи нищенствующих орденов. Среди городских интеллектуалов становиться модной, подхваченная христианством античная концепция города, идущая от Аристотеля и Цицерона, согласно которой город — это не стены, а люди, живущие в нем. Мы встречаем пропаганду этой концепции в поразительной серии проповедей, которые произносит в Аугсбурге середины XIII века доминиканец Альберт Великий (Doctor universalis). В этих проповедях, на латыни и немецком, он предлагает (ссылаясь на авторитеты Блаженного Августина и Исидора Севильского) своеобразную «теологию» города, создавая урбанистическую картину мира.  Однако, следует отметить тот факт, что города Европы XIII века мало походили на многочисленные города Византии или мусульманского Востока. Обычно население европейских городов редко насчитывало более десяти — двадцати тысяч обитателей. На общем фоне исключением являлись, пожалуй, Палермо и Барселона — около 50 тысяч жителей. Сюда же можно отнести: Лондон, Гент, Геную, Тулузу и Болонью, население которых составляло, по — видимому, от 60 до 70 тысяч горожан. И только, Флоренция и Венеция насчитывали по 100 тысяч жителей. Население Парижа к 1300 году, согласно мнению ряда исследователей, достигало 200 тыс. человек.

Главной особенностью городов становится создание нового типа общества, которое стремиться забрать управление социумом в свои руки, либо полностью отняв власть у сеньера, либо ограничив ее значительными привилегиями в пользу горожан. Иногда эта борьба велась с помощью насилия, например учреждение Ланской коммуны в 1116 году, или победа городов Ломбардской Лиги над императором Фридрихом Барбароссой в 1183 году и заключение Констанцкого мира. Однако чаще всего эти права городу «даровали» сеньеры, просто подтверждая старые «добрые кутюмы». Так граф Тулузский в 1147 году даровал «свободы» жителям Тулузы, а в 1198 году разрешил выборы консулов жителям Нима. В 1142 и 1155 годах Архиепископ Арльский согласился на учреждение муниципалитета и консульства в Арле, а король Франции в 1155 году даровал «права» горожанам Лорриса, которые послужили образцом для многих городов французской короны. Король Арагона в 1232 году дарует жителям Барселоны «привилегии», в том числе и освобождение от всех пошлин на товары.  Поэтому и неудивительно, что именно арагонцами, а отнюдь не англичанами, была «изобретена» знаменитая «выборная формула», которая произносилась при короновании короля Арагона: «Мы, столь же и даже более могущественные, чем Вы, делаем Вас королем, если

Вы готовы объявить нам, что обязуетесь защищать наши свободы. Если нет — тогда, нет!».

Изучить политическое, социальное и религиозное положение городов на Юге Франции — значит открыть ключ к познанию основных причин Альбигойской ереси, несомненно, наложившей свою печать на искусство Юга. Ниже мы укажем на целый ряд особенных городских учреждений, которые собственно стоит называть муниципиями, ведущими традиции самоуправления от древних римских муниципий. Их поддерживала близость Ломбардии, классической страны древних коммун. Эта-то коммунальная жизнь городов Юга, вместе с рыцарственно — куртуазным настроением местных феодалов и составила существенное содержание истории тогдашнего юга Франции (Окситании). Города Лангедокские подражали Ломбардским, а итальянские общины, в свою очередь, прямо проводили генеалогию от римских предков времен республики. Эта городская свобода никогда не угасала и после падения Римской империи — даже варвары и арабы, которые отчасти привнесли на Юг и свои общинные начала, уважали эту свободу и вынуждены были с ней считаться. В эпоху появления и распространения альбигойской ереси, Италия уже вступила в бурный период городских общин, а Лангедок, Прованс и Гиеннь активно развивали эти начала. Вообще государственной устройство городов юга Франции в тот период, можно охарактеризовать как «страна консульств», а в юридическом отношении — «страною писаного права» («ordre de dreg», — как говорили провансальцы).