Юстиниан, вступая в соперничество с Соломоном, покушался не только на статус строителя главного храма, но и на славу властителя священного города. По замыслу честолюбивого императора Константинополь должен был стать и Вторым Римом — новым политическим центром мира, и Вторым Иерусалимом, равнозначным своему прототипу сакральным средоточием Вселенной. За прошедшую тысячу лет ореол святости распространился с Храмовой горы и на столицу Иудеи, и на ее окрестности.
Собственно, еще до завоевания евреями Иерусалим не был обычным городом. Иеву- сеянин Орна, продавший Давиду гумно на горе Мориа, скорее всего, был не крестьянином, как можно подумать, а местным царем. В древности гумно — это не просто место для обмолота зерна, но, по совместительству, и площадь для проведения религиозных обрядов, в данном случае, как полагают историки, ритуалов культа Баала. Беря плату, царь Орна соглашался разделить с завоевателем Иерусалима особенное место, единственное, где было возможно священнодействие.
Человек узнает о священном потому, что оно проявляется, обнаруживается как нечто совершенно отличное от мирского.
Для объяснения того, как проявляется священное, мы предлагаем термин «иерофания» (hierophanie), который удобен прежде всего тем, что не содержит никакого дополнительного значения, выражает лишь то, что заключено в нем этимологически, т. е. нечто священное, предстающее перед нами. Пожалуй, история религий, от самых примитивных до наиболее изощренных, есть не что иное, как описание иерофаний, проявлений священных реальностей. Между элементарной иерофанией, например проявлением священного в каком-либо объекте, камне или дереве, и иерофанией высшего порядка, какой является для христианина воплощение Бога в Иисусе Христе, есть очевидная связь преемственности.
И в том и другом случае речь идет о таинственном акте, проявлении чего- то «потустороннего», какой-то реальности, не принадлежащей нашему миру, в предметах, составляющих неотъемлемую часть нашего «естественного» мира, т. е. в «мирском».
Евреи поначалу считали священной только гору под Храмом. Но постепенно и в их сознании святость распространилась на весь город, а скала Мориа полностью отождествилась с горой Сион. Особенно прекрасным и даже святым Иерусалим показался им тогда, когда они его потеряли, то есть во времена Вавилонского пленения. Тогда же родилась и идея сохранения святости в самом народе на чужбине: евреи, живя в Вавилоне, должны уберечь себя от язычества. Собственно, эта политика продолжилась и с окончательной утратой Храма. Задача физического восстановления в основном оставлялась грядущему Мессии. Пока же подразумевались замещающие действия. Прежде всего, «малым святилищем» стал семейный дом: стол — алтарь, общая трапеза — жертвоприношение. Конечно, часть функций Храма брала на себя синагога. Наконец, появилось такое остроумное изобретение, как временной храм. Знаменитый запрет правоверным евреям работать в субботу — не что иное, как превращение в храм одного из дней недели. В этом временном промежутке человек, где бы он ни находился, оказывался в молитвенном пространстве.
