Прихотливый рисунок плана почти не читаемого с земли переплетения лондонских улиц и переулков, постоянно ломающих направления и как бы случайно застроенных рядами принадлежащих разным хозяевам домиков, породил характерный для Англии тип «неуправляемой» модернизации городской среды.

Здесь реконструктивные мероприятия диктуются не значимостью или единством градостроительной концепции, а стремлением «точечно» вписаться новыми сооружениями в отведенное им место вне зависимости от того, как они согласуются с размерами и стилистикой своих соседей. Лишь бы соблюдалось главное — каждое новое сооружение должно быть высококачественным — разумным, тектоническим, выразительным — само по себе.

А приемы увязки разных компонентов среды принадлежат не их индивидуальным особенностям, а внеархитектурным факторам видения среды. И тогда «накладные» рекламы, надписи и другие визуальные коммуникации, непрерывная суета уличного движения, наконец, интуитивное следование соразмерности архитектурных и дизайнерских деталей «человеческому» масштабу — делают среду целостной. Возникшей как бы стихийно, но, что называется, «без швов».

Такой подход дает очень своеобразный градостроительный результат — город меняется не за счет новых районов или магистралей («каркаса» среды), а за счет перерождения «ткани» — модернизируемой «здесь и сейчас» застройки. Она местами становится выше, местами уходит под землю, где-то создает новые проходы между домами, как по земле, так и на новых, искусственных уровнях, или наоборот, перекрывает существующие, высвобождая место для крупных сооружений. Городской организм растет как бы весь сразу — новыми объемами и инженерными устройствами, уверенно поднимающимися из земли без претензий на формирование неких мощных ансамблевых композиций.

Причем принцип равноправного сосуществования разномасштабных фрагментов воплощен и в новых районах, например, в Кэнери Уорф.

В отличие от Англии парижский вариант перестройки средовых систем продолжает традиции, заложенные ансамблями абсолютизма и приемами пробивки новых магистралей, практиковавшихся Ж. Османом. Так «врезаны» в плоть городской ткани ансамбли центра Помпиду и площади Ле Алль, сопоставимые по масштабу с «королевскими» площадями Вандом или Вогезов и дворами Пале Рояль, раздвинувшими по приказу Людовика XIII тесноту средневековых проулков. Так — наподобие пересекших поля и болота осей Версаля или Во-ле-Виконта — была проложена ось плато Дефанс и рекультивирована территория свалки на месте парка Ла Виллетт.

Здесь крупные — 200-300 м в поперечнике — открытые регулярные пространства противопоставлены уюту старых городских кварталов. Тогда как в Лондоне даже крупная Трафальгарская площадь не кажется большой — она сомасштабна прилегающим улицам.

Свой подход к формированию средовых ансамблей складывается в нашей стране. Мы последние годы усиленно занимаемся преодолением «официальных» тенденций суховатого «безмасштабного» структурирования пространственных систем, свойственного градостроительным установкам 20-летней давности. Опираясь при этом на свойственные русской народной архитектуре любовь к неожиданности, «безалаберности», гармоничному сочетанию внешне аляповатых, разномастных, алогичных форм и орнаментов, образующих в конечном счете неповторимую ауру перетекания внутренне свободных, как бы «ниоткуда» возникших объемов и пространств, не подчиняющихся никаким авторитетам.

Другими словами, нынешняя российская действительность — в ее полупрофессиональных, незашоренных оглядкой на европейские прототипы архитектурнодизайнерских воплощениях — занята изобретением новых визуально-образных форм, экспериментом в деле поиска средовых состояний. Ориентируясь при этом на национальные истоки конструктивно-пространственных и идейноэмоциональных решений: ощущение простора, ограниченность материальных ресурсов, предельная простота решений, необязательность регламентированных прошлым эстетических или бытовых норм, понимание — в конечном счете — случайности выбора того или иного архитектурного или дизайнерского предложения.

Именно такое интуитивное видение неординарности наших художественных задач и возможностей подсказывает многие архитектурно-дизайнерские находки, рассеянные по разным местам страны. Иногда это «непроизвольно» гармоничная форма строительных лесов у реставрируемого собора под Новгородом. Иногда — сознательно очищенная от всего лишнего строгая аркада Ярославова дворища в том же Новгороде или удивительное нагромождение консолей линии электропередачи, надстроенных над конструкциями моста через Волгу в Ульяновске. А то «вдруг» — «деревянный дизайн» благоустройства во дворе Новгородского Благовещенского собора или почти безумное впечатление от «уходящей в стену» фигуры В.Э. Мейерхольда в пензенском музее.

Все это — весьма заметные искорки нетривиального подхода к генерированию «тем» средовых решений. К сожалению, столь же оригинальных и эффектных организационно-пространственных «идей» средовых комплексов наша практика еще не предложила. Слишком велик груз пришедших «оттуда», но еще не освоенных архитектурно-дизайнерских образов, и слишком мал срок для визуальной реализации плодов творческой свободы, обретенной нашими проектировщиками в начале XXI века.

И — что греха таить — все время дает себя знать профессиональная неграмотность наших специалистов в вопросах формирования средовых ансамблей: архитектурная школа в годы «застоя» этим не занималась. Из-за чего в сегодняшней «большой» градостроительной практике нет и намека на оригинальность и масштабность идей, сопоставимых со взлетом отечественной архитектурной и дизайнерской фантазии первой трети прошлого века .

Поэтому важнейшая задача школы средового дизайна сейчас — показать не только примеры и тенденции, но и закономерности композиционной работы в деле формирования средовых ансамблей нашего времени. И первое, что предстоит сделать в этом плане, — установить, что собой представляет та система проектных вмешательств в формирование городской среды, которая выходит за рамки ортодоксальных архитектурных технологий. Иными словами — дать проектировщику представление о специфике дизайнерского участия в процессах сегодняшнего средообразования.

Содержание настоящей главы наглядно демонстрирует: среда города аккумулирует результаты не единичных актов узкопрофилированных форм дизайнерской деятельности, а взаимно обусловленную систему таких актов, которые синтезируются в целостном комплексе «внеархи- тектурных» проектных предложений. В нашей работе этот комплекс проектных действий получил наименование «городской дизайн».

Таким образом, в рамках учебника термин «городской дизайн» означает совокупность «малых» дизайнов, формирующих по отдельности частные свойства и качества среды: проектирование оборудования городских пространств и процессов от инженерного оснащения до графических композиций в рекламе, их ландшафтную организацию, декоративное оформление, сценографическое осмысление и пр. Совокупность, в принципе отличную по силе и возможностям воздействия на среду от каждого из своих слагаемых.

В этом качестве феномен «городской дизайн» обладает двумя свойствами. С одной стороны, это проектная деятельность, тесно связанная с профессиональной грамотностью при работе с отдельными слагаемыми среды. С другой — это деятельность интегральная, ансамблевая, т.к. в средовых объектах и системах ни одна из «частных» сторон проектирования не существует вне соседства других его форм.

Эти обстоятельства заставляют готовить соответствующих специалистов особым образом. Так, чтобы они разбирались и в своей узкой сфере, и в принципах и приемах работы своих коллег по проектированию реалий городской жизни в Москве. Но сходные события и процессы наблюдаются и в других городах страны, и пока что ничто не говорит об их ослаблении или деформации.

В «старых» столицах Европы музейный потенциал средоформирования примерно на порядок выше: количество соответствующих объектов в Лондоне, Париже, Вене исчисляется не сотнями, а тысячами.

Один из аспектов явления «театрализации» — проникновение в средовое, т.е. изначально архитектурное проектирование, методов и приемов других видов искусства. В частности — сценографии. Классическая сценография (объемно-пространственное декорирование места игры актеров, приспособление сценической площадки для спектакля) сегодня уступает место сценографии «тотальной», когда художник-сценограф, работая наравне с режиссером, предлагает свой вариант трактовки зрелища и реализует его всеми доступными театру средствами, от изготовления и установки декораций и разработки костюмов и реквизита до звукового и светоцветового сопровождения действия.

Этот вид творчества очень близок архитектурно-дизайнерскому, т.к. преследует цель формирования нужной для действия предметно-пространственной среды (отличие — сценограф в качестве генератора своих идей использует образы, задуманные драматургом), опираясь на авторскую трактовку содержания средовых (сценических) процессов. Не случайно многие архитекторы и дизайнеры (Г.П. Гольц, В.Е. Татлин, Л.С. Попова) весьма плодотворно работали в театре, а выдающиеся современные сценографы (Ф. Дзеффирелли, С. Бархин, Г. Ципин) имеют архитектурное образование и их сценографические решения являют собой примеры предельно выразительного средового (т.е. комплексного) художественного замысла. Из-за чего их мастерство в деле целенаправленного формирования образной среды заслуживает самого тщательного профессионального изучения.

Отмеченный социально-психологический феномен — «натурализация» ранее непринятых норм поведения, сдвиг морально-этических и эстетических регламентаций в сторону «вседозволенности», терпимости — очень сильно раскрепощает возможности художественного творчества вообще, а средового — в частности. Одновременно требуя внимательного пересмотра собственно профессиональных подходов к реализации этих тенденций: за счет каких (пространственных, технических, организационных или других) средств она возможна и когда (в каких случаях) — допустима.

Свою деструктивную роль в этих процессах играет беспринципная смесь волюнтаризма и сервилизма нынешних заказчиков и исполнителей градостроительных решений. Достаточно указать на фантастическую неразбериху с переделкой центральных районов Москвы, когда бессмысленно сносятся памятники архитектуры, а на их месте вне всякой логики возникают случайные открытые пространства или столь же случайные новые постройки.

Дело не в том, что нельзя сносить или деформировать те или иные средовые ансамбли — центр современного Парижа целиком выстроен на развалинах города XVIII века, а небоскребы Манхеттена заменили 4-6 этажную застройку этой части города какие-нибудь 80 лет назад. Проблема — в полноценности замены «старого» новым. Но сегодня она у нас не проработана. И в том числе потому, что при принятии решений учитываются не профессионализм и творческая смелость, а борьба подогретых дилетантизмом амбиций и лишенного идей административного ресурса

Дело усугубляется тем, что для «столичной» архитектуры в нашей стране практически отсутствует творческий профессиональный «подпор» со стороны провинции: нет специалистов, условий для их приглашения, не устоялись ни нормы проектирования, ни эстетические взгляды горожан. А понятие о среде сводится к смутным представлениям о важности для ее становления объемных сооружений, но такие факторы как характер собственно пространственного решения или его наполнения (как привычно-желательных малых форм и благоустройства, так и якобы случайных элементов информации, средств транспорта, временного оборудования) практически не осознаются.

В результате образ наших провинциальных городов, особенно малых, весьма близок изображенной на рис. 12.19 ситуации на одной из улиц Архангельска, где «шедевр» самодеятельного зодчества — индивидуальный жилой дом, выстроенный недавно «под классику», соседствует с примитивным благоустройством и дорогами, рассчитанными на конную или тракторную тягу.

Но зато именно в этой нетипичности, экстравагантности немыслимых сочетаний, непредсказуемости, даже алогичности бюрократических решений, неустойчивости черт образа жизни, возможно заключено то зерно оригинальности, непредвзятости эстетики будущих архитектурно-дизайнерских разработок отечественной городской среды. Которая свернет, наконец, с глубоко наезженной в нашем сознании колеи «мирового» средового стандарта, избалованного всеобщей эстетической образованностью, деньгами и техническими возможностями.