В 1916 году производство хижин Линкольна, встроенных бревенчатых блоков для детей, начало свое продвижение на рынке (проекты принадлежат сыну архитектора-модерниста Фрэнка Ллойда Райта). Веком позже образ все так же находит спрос. Кленовый сироп Log Cabin, названный так в 1880 году в честь памятного места, продавался в жестяных банках с изображением бревенчатой хижины по крайней мере до 1960-х годов. (Нынешняя форма выпуска в пластиковом флаконе продолжает эту тенденцию, оставив в дизайне некоторое напоминание о бревнах.)
Бревенчатая хижина, совместно с другими патриотичными стилями архитектуры, отображала не столько комфортное пространство для тела, сколько состояние, комфортное для ума и души, способ обозначения принадлежности. Таким образом, многие из символов создавали для того, чтобы иметь почву для разговора о пользовании наследием. Не важно, что спусковым механизмом для этих эмоций служили искусственно созданные объекты — это характерно для большинства случаев. Обитателю английского коттеджа XVI века было бы совсем непросто угадать знакомые черты в английском загородном доме XIX века, с его внутренней обивкой, тепло- и водоснабжением. Также ни один пуританин не признал бы свой дом в бревенчатых хижинах и в том скарбе, который им приписали наследники.
Можно сказать, что основными символами Америки являются прядильное колесо и лоскутное одеяло, но и они имеют практически полностью мифологизированное происхождение.
В 1858 году в поэме Лонгфелло The Courtship of Miles Standish («Сватовство Майлза Стендиша») предстает образ девушки-пуританки Присциллы Маллинз, сидящей «у своей прялки… чешущей шерсть, похожую на снежный сугроб/который ложится ей на колени, а белые руки кормят ею ненасытное колесо». На самом деле прялкой владела только одна из шести семей; прядильные колеса занимали лишь 15 процентов оборота товаров в 1650 году. В лучшем случае прялка была ничем не выдающимся предметом в ряду прочего домашнего скарба. Многие из тех прялок, что до сих пор героически воспроизводятся в литературе и искусстве, ничего не спряли за время своего существования. Да и в то время прядильное колесо было просто непродуктивно: с помощью одного колеса можно было спрясть пряжи ровно столько, сколько нужно, чтобы обеспечить семью чулками на год.
Мэри Купер, которая жила на ферме Лонг-Айленд в 1760-х годах, выращивала фрукты и овощи, консервировала и солила, продавая излишки соседям, готовила солонину, держала пчел, ставила домашнее вино, делала свечи, варила мыло, шила одежду и даже чесала лен, но она не пряла.
Уже в те ранние времена большая часть тканей была покупной. Только бойкот британских товаров после революции и гражданской войны 1812 года окружил прядение и ткачество патриотическим ореолом. В этот период ткани домашнего производства воспринимали как знак самодостаточности новой нации. Но к 1820-м годам жители севера снова перешли на ткани, производимые мануфактурами внутри страны или за ее пределами.
Однако на юге и в приграничных районах домашнее ткачество задержалось несколько дольше, это связано с тем, что на юге его жизнеспособность подкреплялась рабским трудом, а на западе низкий экономический уровень развития делал ткачество довольно важной частью хозяйства. Это давало, по словам Фредерика Лоу Олмстеда (один из создателей Центрального парка), одежду «половине белого населения Миссисипи» в 1850-х годах.
Если принять во внимание количество тех, кто вынужденно пользовался домоткаными изделиями, то становится совершенно очевидно, насколько редким явлением могли быть домотканые лоскутные одеяла в домашнем хозяйстве Америки вплоть до XIX века.
Лоскутные изделия создают из тех остатков, которые могут накапливаться лишь при условии изобилия различных тканей. Такой запас должен быть достаточным и постоянно пополняться для того, чтобы лоскутов хватило на довольно большое новое изделие. Но, похоже, это не тот случай.
Мы уже знаем, что на одном прядильном колесе можно было производить столько пряжи, что ее хватало на то, чтобы связать в достаточном количестве чулки на всю семью. Однако насколько больше пришлось бы работать за прялкой для того, чтобы одеть всю семью? При этом должны были еще оставаться лоскуты, которые следовало «порвать на куски для того, чтобы изготовить новую вещь». В Британии стеганые лоскутные одеяла в достаточно заметном количестве отмечены только в XVIII веке, когда появился доступ к более дешевым тканям из Индии.
На протяжении XIX века одежда для всех, за исключением горожан и наемных рабочих, составлявших меньшинство, оставалась шитой из прямых (не кроеных) кусков материи. Так поступали для того, чтобы иметь возможность использовать весь кусок дорогостоящей ткани без остатка. А в тех случаях, когда использовался модный крой, у большинства было по одному или, в крайнем случае, два костюма — для повседневной носки и на выход. Понадобились бы десятилетия для того, чтобы насобирать достаточное количество лоскутков на одно-единственное одеяло.
Пэчворк — это не продукт повседневной жизни первопроходцев, но порождение индустриального мира. С распространением недорогих фабричных тканей появился бизнес по продаже специально нарезанных и упакованных наборов готовых лоскутов, которые продавались как заготовка для стеганых лоскутных одеял. Основа для одеяла могла состоять из фрагментов или одного цельного, выношенного и перелицованного изделия или комбинации купленных и нарезанных из старой одежды лоскутов.
Одна женщина из Мэриленда в первой половине XIX века сделала одеяло из своей старой занавески. Так что некоторые одеяла можно рассматривать как компромисс между большим куском материи с единым рисунком и украшением из множества лоскутков, для чего в ход пускали домашние лоскутки и купленные специально, чаще всего от подкладочных тканей. До тех пор, пока не наступило изобилие, шитье лоскутных одеял оставалось времяпрепровождением для богатых.
Совместная работа quilting-bees — пчел-лоскутниц также если не миф, то приукрашенная реальность. Большой объем работы для каждого лоскутного одеяла — нарезание квадратов, их сметывание, сшивание, подготовка ватина — осуществлялся прямо в доме, часто несколькими членами семьи, работающими независимо друг от друга над различными элементами изделия.
Только простегивание, конечная стадия, требовало совместных усилий. Рама для простегивания имела громадные размеры и занимала большую часть комнаты: ее обычно хранили во флигеле. Она находилась в пользовании сразу нескольких семей или всей общины. Цель «пчел» сводилась к тому, чтобы выполнить работу как можно быстрее, так как раму могли убрать из комнаты и возобновить ежедневные дела. На нескольких рисунках того времени можно рассмотреть раму, поднятую к потолку на веревках. Это, конечно, был неплохой способ для того, чтобы жизнь в семье могла продолжаться своим чередом на протяжении тех нескольких дней, что требовались для окончания работы над лоскутным одеялом. Но это было всего лишь временное место для хранения рамы.
