Послушаем мнение Барнетта: «Крах власти в периоды социальных и политических потрясений открывает путь инновациям. Социальная нестабильность, возникающая при завоеваниях, гражданских противостояниях, экономических бумах и кризисах создает благоприятные обстоятельства для возникновения новых идей, которые часто имеют хищнический характер». Если даже не принимать в расчет различные войны, которые пережила Европа, общества в странах континента испытывали множество потрясений, начиная с девятнадцатого века.
Интенсивный рост населения, быстрая урбанизация и индустриализация (как правило, широкомасштабная), а также колоссальное повышение мобильности — все это факторы, более или менее постоянно способствовавшие инновациям. Таким образом, проектировщики имели немалый простор для внедрения инноваций и выступать с предложениями чего-то нового, чего раньше не было, того, что вписывалось бы в широкое определение Барнетта, под которое также подпадала и традиционалистская архитектура таких, например, мастеров, как Пауль Шмитхеннер или Генрих Тессенов.
Перемены — это самая сущность любой социально-культурной системы, но их скорость в разных местах неодинакова. В Европе — начиная с девятнадцатого века — перемены были стремительными. А в условиях этого перманентного динамизма имели место и такие ускоряющие факторы, как революция 1917 года в России или две мировые войны, которые привели к необходимости грандиозных перестроений. Если же обратиться к местному уровню, то можно вспомнить, скажем, землетрясение 1963 года в Скопье, которое сделало неизбежным возникновение плана переустройства города и потребовало участия таких зарубежных архитекторов, как Кэндзо Тангэ и Альфред Рот.
Признавая, что потрясения сами по себе создают простор для инноваций, мы сравнительно редко усматриваем взаимосвязь принятия инноваций и благосостояния. Начиная с девятнадцатого века, практически вся Европа переживала заметный рост благосостояния; не были исключением и страны послевоенного восточного блока, где темпы экономического роста оставались сравнимыми с теми, что наблюдались на «свободном Западе», по меньшей мере до 1960-х годов.
Если говорить об инновациях, то стоит упомянуть и о том, что здесь играет роль и возраст архитекторов. Вопреки утверждению Ле Корбюзье, что настоящая работа начинается только после пятидесятого дня рождения, в биографиях многих архитекторов пик успехов приходится на возраст от тридцати двух до пятидесяти восьми лет. И так было всегда, начиная с 1700 года. Разумеется, из этого правила есть и исключения: некоторые архитекторы добиваются больших свершений в молодости, тогда как другие продолжают достигать многого и в преклонном возрасте. Но в целом можно отметить, что в большинстве своем архитекторы создают свои первые значительные проекты вскоре после тридцати, а последние завершают еще до своего шестидесятилетнего юбилея. Во многих случаях их работа в молодые годы имеет наиболее экспериментальный и новаторский характер. Часто бывает, что именно ранние работы отличают (или призваны отличить) того или иного архитектора от предыдущих поколений. Молодость всегда бывает важным фактором тяги к инновациям: архитектору хочется не походить на предшественников, он сознательно ищет новые подходы и решения, разжигает в себе оптимистическую веру в свою способность создать нечто лучшее, чем то, что было создано десять или двадцать лет назад, и не думает, что может произойти, когда его лучшее решение само станет десятью или двадцатью годами старше.
