В них есть промахи в рисунке, ошибки против анатомии, но все они той самой природы, которую мы видим в созданиях Тинторетто или Эль Греко. Подобные грехи свели бы на нет весь смысл картин Веласкеса или Франса Гальса, если бы эти авторы их допустили в своем реалистическом искусстве, и, наоборот, грехи эти законны и даже необходимы у Тинторетто и Эль Греко. Было бы ужасно, если бы гениальные панно Тинторетто во Дворце дожей — «Меркурий и три грации», «Вакх», «Ариадна и Венера» и другие были столь же реалистичны и безгрешны, как лондонская «Венера» Веласкеса или гарлемские портреты стрелков Гальса. Творчество каждого большого мастера имеет свои собственные законы, и мерки, взятые у других, не всегда к нему применимы.

Маре еще как-то, правда с грехом пополам и с существенными оговорками, признавался Ленбахом, дружившим с ним в дни юности в Италии. Совсем иное отношение к своему искусству встретил другой большой художник Германии — Вильгельм Лейбль, от души ненавидевший мюнхенских генералов от искусства, но и, в свою очередь, ими ненавидимый. Этого грубоватого, неуклюжего «мужика» просто не пускали на «господскую половину», несмотря на его из ряда вон сверкающее дарование. Но прежние господа — давно уже «бывшие люди», они всеми забыты, а затравленный ими художник оказался лучшим живописцем Германии после Гольбейна.

Однако этого не понимали до самой смерти Лейбля. Тогда его картины можно было легко купить за несколько сот марок, а сегодня они расцениваются за сотни тысяч. Лейбль умер настолько непризнанным и недооцененным, что в год смерти имя его еще произносилось наряду с именами множества средних немецких художников. Что же произошло? Что изменилось? Почему вдруг все прозрели, притом в какие-нибудь два-три года?

Творчество Лейбля было стремительно подхвачено и вознесено тем же могучим художественным потоком 1900 года, который внезапно наводнил Германию французской живописью, определившей все дальнейшее развитие ее искусства. Уже признание Маре в значительной степени может быть объяснено этим же поворотом в сторону французов.