Но что же заставило христиан, которые были фактическими хозяевами города со времен Константина и Елены, так неуважительно обойтись со священным местом, превратив его в свалку? Ведь с Храмом связано и многое из того, что описано в Евангелиях и в Священном предании. Именно сюда еще ребенком родители привели Марию, здесь, повзрослев, она была обручена с Иосифом, здесь же утомленный своим долголетием Симеон, увидев новорожденного Христа, воскликнул: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко» (Лк. 2: 29); здесь юный Иисус поражал умом учителей, отсюда же он изгонял торговцев жертвенными животными и на высоте его крыла стоял, тщетно искушаемый дьяволом.
Однако, с точки зрения приверженцев новой религии, мемориальная ценность места не могла одолеть силу слова Иисуса. Христос предрек разрушение Храма, и пророчество, казавшееся немыслимым, сбылось, причем не заставив ждать слишком долго. Конечно, ни оплакивать Храм отвергнутой веры, ни желать его восстановления у христиан причин не было.
С еще большим презрением они отнеслись к Иерусалиму. В их глазах это был виновный город, отказавшийся от Сына Божия и пославший Его на крест. Впрочем, это было уже и не важно. Бог больше не нуждался в постоянном доме. Он был волен явиться везде, и новые праведники — апостолы — стремились донести весть об этом до самых отдаленных уголков земли.
Но обходиться без главного храма и без священного города можно было лишь до тех пор, пока христианство не стало серьезной силой. Как только властители осознали политический потенциал новой религии, им вновь потребовался Иерусалим. Правда, теперь его можно было построить в любом месте. Там, где возникала идея назвать себя очередным — Вторым или Третьим — Римом, неизбежно принимались за создание и тезки древней столицы Иудеи. С именем Рима наследовалась власть прославленных императоров; звание Нового Иерусалима давало власть духовную.
Однако вот парадокс: первый из Новых Иерусалимов появился в… Иерусалиме. Император Константин Великий, на время вернувший целостность Римской империи, нуждался в единой религии. Христианство с его верой в Единого Бога, как у евреев, но, в отличие от иудаизма, интернациональное по своей природе как нельзя лучше подходило для этой цели. Оставалось утрясти лишь некоторые разногласия среди самих последователей новой веры. Все-таки учение о Святой Троице порождало много вопросов; прежде всего о природе Иисуса: был ли он только Богом, кажущимся простым человеком, или в нем равно присутствовали и божественное, и человеческое начала? Была ли божественность Иисуса дарована ему Богом Отцом, как учил пресвитер Арий, либо он обладал ею предвечно? Весь интеллектуальный потенциал, накопленный античными философами, мобилизовали на решение подобных теологических проблем. Константину отчасти удалось справиться с разногласиями внутри конфессии, созвав в 325 г. в городе Никея Вселенский собор, выработавший обязательные понятийные формулы, в том числе Символ веры. Однако император — недавний язычник — чувствовал, что этого недостаточно, чтобы религия стала массовой и действительно народной. Вопреки настроениям первых христиан, готовых довольствоваться лишь словом Благой вести, неофитам IV века были необходимы материальные свидетельства жизни Спасителя и сотворенных Им чудес.
