Бытовой фактор

Один из аспектов исторического — учитывает область привычного для рядового прихожанина, то, что он считает нормой для православного храма. В области архитектуры бытовое сознание очень внимательно к использованию привычной иконографии — основных типов форм, отдельных запоминающихся архитектурных мотивов и легко мирится с любыми, даже непривычными, методами их введения. Надо, однако, заметить, что мера «некритичности» бытового сознания у разных слоев населения весьма различна, что заставляет и с этой точки зрения остерегаться проявлений китча.

Сказанное убеждает в том, что недостаточно оценивать новый храм по его стилистике, по совершенству взятых пропорций или удачной современной интерпретации традиционной формы. Необходимо попытаться проникнуть в специфические черты его воспринимаемого содержания. Как заметил И.А. Бондаренко, «постройка могла быть совсем скромной, но в духе своем нести гораздо большее. И маленький простенький храмик содержал в себе всю неисчерпаемую церковную красоту, только в свернутом виде. Он не столько являл, сколько лишь обозначал ее. Он был знаком, указывающим на то святое место, куда нисходила она»23.

Способом анализа, как и в предыдущих главах, будет, главным образом, анализ тектоники и ико- Поярково. Церковь Рождества нографии храма в связи с теми тремя аспектами Богородицы (1665 г.) его содержания, которые были названы выше.

Значительное место будет уделено градостроительным принципам размещения храмов, поскольку градостроительный аспект важен для восприятия храма как такового, а кроме того, он говорит об отношении общества к храмостроению, что само по себе важно.

И все-таки остается вопрос: почему первый фактор, сакральный, требует обращения к историческим прототипам. Ведь выше уже сказано, что в разные эпохи могли быть весьма заметные различия в выборе архитектурных средств выражения сакральной идеи. Даже если мы признаем неуместность осовременивания ради осовременивания, почему нельзя допустить, что содержательную идею храма можно передать как-то по-современному.

Эта последняя мысль беспокоила еще Щусева, который, как указывалось в первом разделе нашей книги (гл. 7), писал в своей известной работе «Мысли о свободе творчества в религиозной архитектуре»: «Религиозное искусство… должно быть свободным в своих проявлениях, оно должно подчиняться только религиозной идее и не терпит рабского стеснения в формах»23 24. Дальше, правда, Щусев говорил о необходимости ориентироваться на образы прошлого. В этих образах надо, по Щусеву, уловить дух, а не букву, оставляя за собой вольность в формотворчестве: в архитектуре необходимо уловить искренность старины и подражать ей не копированием, а созданием новых форм «в которых бы выражалась так искренне и так красиво, как в старину, идея места общения людей с Богом»25. Как у Щусева, так, в еще большей мере, и у современных сторонников свободы архитектурного творчества, не конкретизируется — в чем может состоять эта религиозная идея.

Исторический опыт православного и, в частности, нашего отечественного храмостроения показал, что зодчие и заказчики эмипирически пришли к принципу главенства двух тем в образе храма. Как мы стремились показать в первом разделе, этими темами были — храм, как место соединения Неба и Земли (или как область Неба на земле), и храм, как Дворец Царя Небесного, место особого присутствия Вездесущего Бога. Эти темы могли реализовываться в разной мере (в XVIII-XIX столетиях тема Неба на земле заметно размывалась, но в силу инерции отчасти, все-таки, воплощалась), могли дополняться различными идеями политического характера. Но основные две темы оставались стержнем образной структуры храма.

К этим двум темам на рубеже XIX и XX столетий стала прибавляться еще одна: как при восприятии храма-неба, так и при осмыслении храма-дворца выявилась важность видеть в храме не внешнюю картину неба или дворца, а близкое человеческой душе место общения с Богом. Раньше эта тема не акцентировалась, поскольку была самоочевидной. Но с появлением богатых грандиозных храмов она стала актуальной. Надо вспомнить, что Щусев в 1905 г. противопоставлял всенощную в Успенском соборе, «когда в полутьме мерцают свечи и отражаются искрами в золоте иконостасов и окладов», интерьеру храма Христа Спасителя. «Если вы эту наивную и тонкую художественную композицию вынесете на свет храма Спасителя, окружите крикливыми порфирами и безвкусными мраморами, то получится бутафория»26. Примерно о том же писала игу- мения Евгения Озерова, делясь своими впечатлениями об Исаакиевском соборе Петербурга: «нашла массу богатых материалов, громадность, мрачность и ничего, что бы влияло на душу»27. Тема человеческого масштаба, молитвенной атмосферы и сегодня оказывается в числе важных.

Разрыв традиции храмостроения, произошедший в XX веке, нарушил систему преемственных представлений о содержательности образа храма. На поверхности в обиходном сознании остались, как уже говорилось, идеи иного рода, из которых главная заключалась в том, что иконография храма должна свидетельствовать о его функциональной специфике. Для многих она дополнялась еще одной: надо при этом как-то откликнуться на новые веяния в архитектуре, как-то храм осовременить. Как осовременить, следуя каким содержательным принципам — этот вопрос чаще всего не ставился и не ставится. Такое понимание проблемы присутствовало у многих участников конкурса 1989 г., в частности, как уже сказано, у Е. Махалова: в храмостроении наряду с незыблемостью символов присутствует «эволюция форм, вызываемая как сменой архитектурных стилей, так и изменениями в жизни Церкви» и потому сегодня необходимо «привнесение обобщений, экспрессии средствами современной архитектуры»28. Примерно та же мысль формулировалась через двадцать лет в задании на проект русского православного храма в Париже в 2010 г.: принципиальная форма православной церкви не может быть изменена, но должна сочетаться с современностью в духе недавних знаковых проектов в Париже (Ж. Нувеля и др.).

Преобладает убеждение, что это дело художника, индивидуальное порождение его творческого поиска. Плод его чувств, размышлений, художественной фантазии. Но именно путь такого поиска чаще всего вызывает неприятие, осознанно или интуитивно, у православного заказчика. Дело в том, что православие не принимает в вопросах богопочитания того, что порождено вольной индивидуальной фантазией, поскольку порожденное фантазией основывается на субъективный представлениях, а не на том, что Церковь признает опытом объективного знания о Вневременном.